Анна Богданова - Пять лет замужества. Условно

Они всё ехали и ехали. Уж солнце гигантским оранжевым апельсином стремительно скатывалось к горизонту, уж сумерки спускались на землю, а путешественницы наши всё катились по однообразной, нескончаемой, бескрайней степи, посреди которой кто-то, наверное, по ошибке проложил дорогу.

– Сколько ж мы будем ехать? – забеспокоилась Анфиса, глядя вдаль и ничего в этой дали не видя, кроме всё той же занесённой снегом равнины.

– Пока до Швабриной не доберёмся! – оптимистично заявила Люся.

– Как же мы до неё доберёмся, когда ты, верно, поворот пропустила или ещё чего хуже, не той дорогой поехала! Остолопка!

– Куда она денется – эта Швабрина! – с завидным спокойствием молвила Подлипкина.

– Вечно ты идиотничаешь! – рассердилась Анфиса и от нечего делать задремала. Когда проснулась, на улице было так темно, что хоть глаз коли. Машина стояла посреди степи. Люся храпела, уронив голову на руль... И ничего другого нашим путницам не оставалось, как заночевать среди снегов.

Так колесила новенькая «Нексия» стального цвета по лугам и полям (однажды даже въехав в лес, на просёлочную дорогу) три дня и три ночи. И ни единой души им за всё это время не попалось. Встретился лишь косой, который с невероятной скоростью пробежал впереди машины, волк на окраине леса вильнул хвостом и скрылся в чащобе, но у них, понятное дело, дорогу не спросишь, а если и спросишь, всё равно – ответа не получишь.

Многоуважаемый читатель скажет – мол, такого быть не может, это всё фантазия автора, его больное воображение, ничего подобного в жизни не бывает. Но было! Истинно так всё и было! Скитались наши горе-путешественницы, наматывая круги по одному и тому же полю, и с каждым кругом к их великому удивлению дорога становилась всё лучше и лучше:

– Раз дорога улучшается, значит, скоро на трассу выберемся, – со знанием дела заявила Люся.

– Ох! Это кошмар какой-то! Столько времени потерять! Столько времени!.. Ты меня убиваешь!

– Я сама есть ужас как хочу! – недовольно отозвалась Люся – кулебяка с кофе закончились ещё утром второго дня. – Но ничего, дорога-то всё ровнее, всё лучше – сейчас на трассу выйдем и через час-другой уж будем у Швабриной за столом сиживать, – утешила хозяйку Люся, и действительно некоторое время спустя (ранним туманным утром четвёртого дня) серебристая машина выехала на какую-то совершенно новую стезю, что лентой вилась меж елей и сосен. И уже через каких-то полчаса дамы, завидев впереди нечто похожее на большой двухэтажный замок, облегчённо вздохнули в унисон.

– Говорила ведь! А вы, Анфис Григорьна, не верили! – победоносно, едва сдерживая восторг, воскликнула Подлипкина.

– Давай, давай! Подъезжай к парадному, – деловито распорядилась «Анфис Григорьна», и когда автомобиль остановился, она, еле разогнув затёкшие от трёхдневного сидения ноги, выкатилась на снег.

– Анфиса Григорьевна, милочка, мы знали!.. Мы знали, что вы вернётесь!.. – послышался до боли знакомый голос. – У Никанора Ивановича предчувствие было!.. – и вдруг из густого, вязкого даже тумана показались белые худые руки Ульяны Прокоповны и заключили в крепкие объятия Подлипкину, видимо, перепутав её с Анфисой.

– Как? Вы? – наша героиня была потрясена, удивлена – она не понимала ровным счётом ничего: как это возможно – три дня и три ночи проехав столько километров, снова оказаться у дома Коноклячкиных? Всё это напоминало знаменитую историю о многострадальном Одиссее, который кружил вокруг родной Итаки, да никак не мог рассмотреть её.

За обильным завтраком в доме гостеприимного семейства Анфиса с «сестрой» долго рассказывали о своих злоключениях, затем обе были препровождены в свои комнаты, дабы во сне набраться сил, после чего снова были втянуты в обыкновенную размеренную жизнь супругов Коноклячкиных: обжорство за обедом, тихий час, чаепитие в каминной комнате, долгий ужин, игра в настольное лото до полуночи... Мечтания о типографии, упоительные рассказы о перчаточном заводике, демонстрация необыкновенных способностей Ноябрины с Августиной, обмен любезностями и т.д. и т.п.

На Анфисино заявление о её намерении уехать из Коноклячкино завтра утром Ульяна Прокоповна вдруг захлюпала носом, а потом разревелась так, что остановить её не было никакой возможности – разве только пообещать остаться у них ещё на пару дней. Рёв матери с готовностью поддержали дочери – они тоже завыли, то и дело громко сморкаясь в носовые платки. Даже Никанор Иванович и тот обмяк весь как-то, разнюнился, уронив скупую мужскую слезу, которая упала в тарелку с осетриной.

– И зачем?.. Зачем вам нужно непременно уезжать?.. Скажите, к кому вы так рвётесь?.. Вам что, у нас плохо?.. – сотрясаясь всем телом от рыданий, спрашивала госпожа Коноклячкина, и когда узнала, что рвётся любезная Анфиса Григорьевна не к кому-то, а непосредственно к безнравственной и распущенной Швабриной, что самым бесстыжим образом сожительствует с господином Долгополовым, который ради неё бросил двух прелестных малолетних мальчуганов, пришла в ужас и оцепенение. Минуты две она сидела так, будто на неё столбняк нашёл, потом медленно, растягивая слова, проговорила:

– Если вам уж так непременно нужно ехать, так что ж, поезжайте... – и тут Анфиса почувствовала, что своим отъездом она окончательно испортит отношения с семьёй Коноклячкиных, которые ей удалось наладить, пожертвовав месяцем своего драгоценного времени. А это было совсем не в её пользу. И поэтому она согласилась провести у почтеннейших супругов ещё три дня, отчего Ульяна Прокоповна едва не задушила её от радости и благодарности, а Никанор Иванович позволил себе от души расцеловать гостью в обе щёки.

По истечении трёх дней Анфиса с компаньонкой наконец-то покинули поместье Коноклячкиных и вечером того же дня благодаря наиподробнейшему объяснению Никанора Ивановича (он даже им как смог, карту начертал) подъехали к большому длинному серому дому, где обитал Пётр Миронович Долгополов с безнравственной и распущенной Аглаей Швабриной, которая, если верить Ульяне Прокоповне, отбила мужа у семьи, принудив его тем самым бросить двух прелестных мальчуганов.

Надо сказать, хозяйка гостям была несказанно рада – она открыла им дверь в красном шелковым тюрбане на голове, приглушённо-жёлтом, полинялом китайском шёлковом халате до пола, порядком поизношенном, в бледно-голубых летящих бабочках; на ногах у неё не было ничего, кроме алого, под цвет тюрбану, маникюра.

– Как я рада! Я несказанно рада вам, Анфиса! Это ваша сестра?

– Да, да, Люся, – поторопилась уверить Швабрину наша героиня в том, что стоящая перед ней дородная девица в лимонного цвета шубе, напоминающей грязного игольчатого дикобраза, и ядовито-розовой шапке, купленной прошлой зимой на рынке, с дёргающейся в нервном тике правой щекой действительно приходится ей сестрой.