Меган Хорхенсен - Война глазами подростка

Но дом считался одним из лучших, если не лучшим, в частном секторе. Почему и откуда такой отличный дом у семьи был, папа даже не помнит – отец его был рабочим на заводе, мама в больнице медсестрой работала, а если бы до революции разбогатели или сразу после нее, во время НЭПа, то дом обязательно конфисковали бы. Одним словом, наверно, деды как-то ухитрились построиться. Кстати, вся семья пила очень мало, в отличие от почти всех остальных, у нас в семье традиционно не пьют, может быть, этим и объясняется постройка добротного дома.

( Рассказ про дом – не лирическое отступление, так как его центральное расположение, величина и добротность сыграли важную роль во время оккупации, но об этом тоже ниже ).

**

Перед полуднем по радио предупредили об ожидающемся важном сообщении ( точное время папа не запомнил, но то, что объявление о начале войны было сделано именно в полдень по московскому времени, общеизвестно, а Константиновка жила именно по московскому времени ).

Через несколько минут люди собрались у репродуктора на центральной площади города, совсем недалеко от папиного дома. Людей пришло очень много, тем более, что день был выходной, все вышли погулять в центр, поболтать, попить пива и поесть мороженого.

Папа не помнит, что говорили перед объявлением и какого именно объявления ждали. Но когда торжественный голос произнес слова о начале войны, папа – подросток, представляющий войну по красивым фильмам и считающий, будто война – не более, чем интересное приключение, очень обрадовался, стал веселиться и прыгать от радости, за что и получил тут же от какого-то мужчины подзатыльник.

Прибежал в расстройстве домой, пожаловался маме, которая слушала радио, не отходя от плиты, и та в сердцах сказала: – "мало дали!", после чего заплакала. Папа впервые понял, что веселого в начинающеся войне будет мало…

**

Следующие недели или даже месяцы папа запомнил плохо – сплошная суматоха и неразбериха. Куда-то бегали, что-то прятали, по улицам проходили войска и беженцы, жители сушили сухари, копали укрытия и тайники, ночевали в погребах, опасаясь бомбежек. Но воспоминаний о боях, бомбардировках, стрельбе не сохранилось. То ли за город не было боев, и никто его не бомбил, то ли мама заставила сидеть в погребе в это время.

Осенью, скорее всего в сентябре, вдруг пришел дед. Заскочил на несколько часов, отпросившись у командира. Его часть отходила пешком через город, остановилась на отдых, и добрый командир отпустил бойца к семье. Вообще-то, уже за одно это командиру стоило бы памятник поставить при жизни – ведь за дезертирство подчинёного красноармейца командира расстреляли бы, дознавшись, что именно он бойца отпустил к жене и детям, при виде которых любой расслабиться может и потерять всякое желание воевать. И отпустил в те дни, когда бежали многие.

Но командир оказался замечательным человеком, дед пришел домой и провел с семьёй несколько часов, уйдя уже когда стемнело – папа запомнил, что ночевать дед не оставался, – увольнительную дали на несколько часов.

Удивило домодчадцев то, что отец неожиданно служил в пехоте. За обедом выпил самогону, хотя в семье, как сказано выше, пили очень мало. И мой папа запомнил сокрушенный рассказ своего отца о том, как тот стал пехотинцем: буквально за день до начала войны все танки полка ( насколько понимаю, если это был танковый полк, то речь о пятидесяти с лишним танков ) были выведены из боксов ( танковых гаражей ), расположенных в нескольких часах хода от границы. После этого они своим ходом дошли до самой пограничной реки ( видимо, Буг? ). Еще в боксах было приказано все снаряды из танков убрать и оставить их на складе, а горючего залить только на те полсотни километров, которые отделяли предыдущее расположение полка от границы. Таким образом, к границе машины подошли безоружные и без горючего.

На границе остановились, укрытые от немецкой (точнее, польской) стороны только прибрежными кустами, холмиками и плетнями. Простояли день или два. Ели только сухой паек, а кухня не подошла. Красноармейцам было обещано, что к понедельнику двадцать третьего июня подвезут горячую еду, а на двадцать второе, хотя и был выходной, намечено было начать строить то ли землянки, то ли шалаши для размещения солдат.

Дед горячился, бил кулаком по столу, рассказывая, что все это сделано было, конечно же, вредителями, потому же, кто ж это за день до начала войны все горючее из танков сливает, все снаряды вынимает, из укрытий те танки выводит и пододвигает к самой границе, чтобы даже средняя артиллерия легко их накрыла первыми же залпами. А папа запомнил, как командиры и политруки, по словам деда, обещали, что простоят красноармейцы в чистом поле от силы две недели, поэтому и танкам было приказано провести техническое обслуживание, и бойцам определены какие-то нормативы на две недели, а что будет дальше, никто не знал…

Поэтому и горючим машины не заправили, чтобы можно было разобрать двигатель…

Дед был уверен, что все это вранье было, и весь двухнедельный план подготовки, учебы, техобслуживания был придуман, дабы не вызывать вопросы у бойцов – почему это технику разоружили и к границе подвели на расстрел? Дед не сомневался в том, что наверху где-то остались недобитые ранее шпионы, которые всю эту катавасию и затеяли.

Сегодня легко найти другие объяснения всем этим странным маневрам, которые должны были завершиться новым этапом не позднее 6 июля 1941 года (кстати такого эпизода, как рассказанный дедом, у Виктора Суворова нет, хотя нечто похожее встречается). Как бы то ни было, танки стояли безоружные, без топлива, собирались проходить ТО (техническое обслуживание) прямо на границе и были расстреляны первыми же залпами немецкой артиллерии.

С того дня мой дед остался без танка, стал пехотинцем и отступал на юг Украины, на Донбасс, где случайно прошел через родной город. Каким образом его часть не попала в окружение, папа никогда не узнал. Позже дед пропал без вести в сорок третьем году в проигранном Красной Армией сражении под Харьковом.

**

Осенью сорок первого года люди стали запасать еду на зиму. Кроме продуктов, выращиваемых на огородах и в садах, все горожане отправлялись за зерном в близлежащие деревни. Чем дальше от города, тем зерно было дешевле, но и добираться было гораздо опасней из-за мародёров и бандитов, особенно на обратном пути.

Папины дед ( мой прадед, конечно ), бабушка ( моя прабабушка ), сестра и сам папа – все ходили в деревню по очереди или вместе. К вылазкам часто присоединялись соседи. Те, кто работал на заводах или в военных учреждениях, конечно, не могли уходить надолго, если вообще могли, поэтому основная тяжесть по добыче припасов на зиму лежала именно на детях и стариках.