М. Воробьев - Русская история. Часть I

Но не только преподобный Максим Грек был в то время властителем дум. В это же время прославился своими посланиями старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей. У него был постоянный адресат — дьяк Федор Курицын, посланный из Москвы служить во Псков. Писал ли Курицын ему какие-то записки с вопросами или это были какие-то встречи, на которые Филофей отвечал потом письменно, неизвестно. Это тоже довольно любопытный комплекс посланий, где можно выделить два основных слоя. Один — астрология, одно из посланий так и называется: «О неблагоприятных днях и часах». Астрологические сведения распространял по Москве личный врач Василия III немец Николай Булев. Не стоит с него слишком уж строго спрашивать, в те времена вся медицина связывалась с астрологией и алхимией, вся Европа в этом отношении была едина. Он был выходец из заморских стран и был человеком своего времени. Какой он был врач, судить не берусь, от заражения крови он Василия III спасти не смог. И вот Филофей обличает неправду этого самого Николая — его утверждение, что судьба человеческая может зависеть от положения звезд на небе. Он пишет совершенно очевидные истины, пишет талантливо, в полемическом задоре, и эти послания становятся известными. Но самые знаменитые — это те его послания, где он сформулировал идею о том, что «Москва — третий Рим и четвертому не быть». Вы знаете, что это стало нашей поговоркой, говорят даже об идеологии «Москва — третий Рим». Филофей не сам, {стр. 75} конечно, это изобрел, мысль постепенно складывалась, а он ее просто сформулировал. Возникла она, естественно, когда в Москву приехала Софья Фоминична Палеолог в качестве великой княгини московской. Конечно, именно тогда Москва ощутила себя наследницей Константинополя, Царьграда, и постепенно стала складываться мысль, что мы-де наследники Византии.

Почему четвертому Риму не быть? Действительно, Россия — последнее православное государство, такое огромное, что имеет колоссальное влияние на судьбы мира. Если Москва перестанет быть православной столицей, то вряд ли уж появится какая-нибудь еще. Это, конечно, не повод задирать нос кверху, хотя многие, к сожалению, интерпретируют послание Филофея именно в таком ключе. Необходимо разделять такие понятия, как гордость (крайне скверное качество) и совершенно конкретную идею о значении Православия.

Иногда к этому еще прибавляют, что Филофей обосновывал величие власти (а у него даже в обращении к великому князю весьма сложная титулатура). Мы уже говорили, что представление о самодержавии на новом этапе нашей истории формируется именно во времена Василия III, и Филофей в своем послании, естественно, тоже как-то пытался это обозначить. Конечно, никакой личной выгоды он не преследовал, это было его искреннее убеждение, и именно так к этому и надо относиться. У нас об этом существует обширная литература, которая делится на несколько слоев и в которой порой Филофея пытаются представить как основателя, носителя и насадителя некой идеологии. Конечно, подобный подход к Филофею неправомочен: он ничего не стремился «насаждать» в угоду великому князю. Его мысль была именно о значении Православия, а отнюдь не о какой-то там идеологии в пользу московского государства. Поэтому я вас отсылаю к посланиям Филофея. Два из них опубликованы в «Библиотеке древнерусской литературы», есть также киевское издание начала века под редакций Малинина (там его послания собраны все).

Итак, если иметь в виду Православие, то, конечно, «Москва — третий Рим» — это наша идеология, потому что мы все считаем Православие истинной, главной, самой точной формой христианства. В этом отношении Москва — пока еще, конечно, — третий Рим. И действительно, если, не дай Бог, это пройдет, то вряд ли появится Рим четвертый. Но это не есть идеология как политическая система, как служанка внутриполитических проблем. Поэтому не следует пользоваться трудами, где эта идеология разбирается именно с таких ошибочных позиций.

Итак, подведем итоги. И получим, что при Василии III продолжалась традиционная политика его отца, которая на востоке была достаточно активной, а в отношении Крыма носила пассивный, оборонительный характер. В отношениях с Литвой были достигнуты определенные успехи. Внутренний раскол общества усиливался, трещина, которая стала отделять великого князя от всего остального общества, и в первую очередь от боярства, становилась практически непреодолимой. Политика Василия III привела к дискредитации власти митрополита. Естественно, никто не собирался отказываться от Православия, но в то время, когда страну еще недавно раздирали ереси, когда цвела астрология и связанные с ней неприятные явления, подобное поведение главы Церкви приводило к появлению всяких соблазнов в обществе, что тоже способствовало утрате единства общества, а Россия была всегда сильна только этим.

И, наконец, несколько слов о смерти Василия III. Существует повесть о его болезни и смерти, написанная одним из близких ему людей, которые непосредственно были при великом князе все месяцы, когда он болел, и во время его смерти. Осенью 1533 года, уехав на богомолье и охоту, он заболел. У него вскочил подкожный нарыв типа, вероятно, фурункула или карбункула. Никакие традиционные методы лечения не помогли, он чувствовал себя все хуже и хуже, перестал ходить и с трудом сидел. Его перевезли в Москву, пытались лечить, Николай Булев не помог и не мог, видимо, помочь. У него стали появляться признаки общего заражения крови — сепсиса, и здесь, если верить сказанию о его болезни и смерти, написанному в форме жития, речь идет о том, что он-де хотел постричься в монахи, а придворные-де его останавливали. И даже митрополит Даниил, которому очень хотелось это сделать, тоже не мог выполнить волю великого князя из-за сопротивления придворных. Его постригли в монахи в момент агонии — он умер в ту минуту, когда пострижение только закончили, причем обряжали его формально: клали на него монашеские одежды, потому что одеть его уже было невозможно.

К этому можно относиться по-разному, но коль скоро это было написано человеком из его ближайшего окружения, коль скоро это было написано в форме жития, то в этих странных колебаниях (постричься — не постричься) мы, вероятно, видим вполне характерную для Василия III позицию: как бы не промахнуться — постригусь в монахи — а вдруг выживу? Не постригусь — а вдруг все-таки умру? Проблема была очень тяжелой. Ему было что замаливать, и он это сознавал, наверное. С другой стороны, в ситуации с постригом проявилась суть его природы, которая в свое время сделала возможной историю его второго брака с тяжелейшим нарушением канонов. Если верить сказанию, умирает он вполне благочестиво — душа его отлетела в тот момент, когда на грудь ему положили иноческие одежды. Может быть, так оно и было. Но очень уж странной видится эта задержка с пострижением, и говорит она о многом. А то, что две партии придворных боролись за влияние в этом вопросе, тоже говорит о многом — благочестия здесь не было ни у тех, ни у других.