М. Воробьев - Русская история. Часть II

Когда Суворов подвел свои части к Праге, он все это увидел. Было принято решение о штурме, и у нас не любят вспоминать о том, что произошло в Праге. Она была взята штурмом и из тех, кто там защищался, уцелели немногие. Повторилась история Измаила — в меньшем масштабе. Раздраженные сопротивлением поляков, войска устремились к мосту, но Суворов отдал приказание зажечь мост и таким образом не дал войскам ворваться в Варшаву. Сделал он это по очень простой причине: категорически запрещавший своим войскам бессмысленные разрушения, насилие и грабежи, он понимал, что удержать войска здесь он не сможет после того, что они испытали во время этого штурма. А Варшава не имела никакой защиты. Поэтому мост и был подожжен. Войска двигаться не смогли. Спустя несколько дней, когда страсти поутихли и мост починили, Суворов торжественно вступил в Варшаву. Никаких насилий и грабежей {45} не было, было отпущено сразу 500 пленных польских офицеров, а варшавяне поняли, чем они обязаны Суворову, и торжественно поднесли ему драгоценную табакерку с надписью: «Спасителю Варшавы». Они поняли, что могло бы произойти, если бы солдаты в день штурма Праги вошли в столицу. За взятие Варшавы Екатерина произвела Суворова в фельдмаршалы.

Последовал третий и последний раздел Польши, после чего Польское государство перестало существовать на довольно длительный срок — до 1917 года. России отошла почти вся Литва, почти все белорусские и украинские земли, кроме тех, которые были отданы Австрии (Прикарпатье), и Курляндия. Варшаву и все, что на север от нее, получила Пруссия, а все остальное получила Австрия.

Поляки никогда об этом не забывают. Но в течение того времени, когда Польша была в составе России, никаких насилий над поляками в национальном отношении, никаких притеснений в отношении религиозном и языковом со стороны России не было. Я не говорю о двух польских восстаниях в XIX веке, которые были подавлены — это другое дело. Но во всем остальном в отношении поляков Россия действовало гуманно, и в некоторых отношениях Польша жила лучше, чем сама Россия. Как известно, Александр I даже даровал Польше конституцию. В благодарность поляки через несколько лет подняли бунт. Николай I конституций не любил. Бунт был подавлен, а конституция ликвидирована.

Для поляков это история очень трагическая — они утратили свое государство. С другой стороны, надо сказать, что русские руки в польской крови все-таки не повинны: никаких насилий, никакой попытки русификации не предпринималось. Единственное, что создали в Варшаве, — это прекрасный университет, а в XIX веке построили прекрасную легкую промышленность, ориентированную, правда, на русское сырье, т. к. своего сырья в Польше не было. После 1917 года, как вы знаете, Польша возродилась, как феникс из пепла, но сильным государством она так и не стала. Она была до краев переполнена национализмом и воображала себя значительно сильнее, чем ее соседи. В 1939 году она в этом могла разочароваться, потому что два политических деятеля — Адольф Гитлер и Иосиф Сталин — договорились разделить Польшу в четвертый раз. В августе был заключен пакт Молотова-Риббентропа. Сохранилась контурная карта с автографом «Иосиф Сталин», где уверенной рукой проведена линия приблизительно по Западному Бугу — примерно так, как она шла и по третьему разделу. Все, что туда, — твое; все, что сюда, — мое. Вся Прибалтика опять попадала к нам.

1 сентября 1939 г. началась война: немецкие танки атаковали Польшу, польская армия отступала, пытаясь сопротивляться конными дивизиями, а спустя две недели в освободительный поход с востока выступили части Красной Армии. Шли, правда, опять на Украину и в Белоруссию. Поляки отступали. Когда стало ясно, что противопоставить немцам они ничего не могут, части польской армии пошли навстречу уже войскам Красной Армии, не пытаясь сопротивляться, а имея в виду, что попасть в плен к русским все же не так страшно, хоть и нежелательно. В газетах у нас запестрели фотографии, на которых немцы в своих высоких фуражках и наши, в фуражках пониже, разложив карту на броне танка, «обсуждают планы совместного ведения боевых операций» (такие были подписи). Были снимки, где на трибунах стоят гитлеровские и сталинские генералы и принимают парад, где в едином строю маршируют бравые солдаты Красной Армии и не менее бравые солдаты вермахта. Тогда это воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Молотов вызвал к себе польского посла и заявил, что поскольку Польского государства не существует, то непонятно, какой он посол и какое посольство. Все это было сделано в невероятно грубой форме. От этого поляки любить нас больше, естественно, не стали. Это была самая трагическая страница польской истории. Екатерина таких методов не знала.

Все польские офицеры, которые были захвачены Красной Армией в плен, были интернированы и посажены в концлагеря. В 1941 году почти все они были свезены в Катынь под Смоленском, в лес, где были расстреляны частями НКВД по прямому приказанию Берии, и все это было санкционировано полным составом сталинского Политбюро.

Их расстреляли и закопали. Когда пришли немцы, они разрыли эти рвы и заявили, что это не их работа. Они создали международную комиссию из представителей Швеции и Болгарии, которая подтвердила, что здесь потрудились не немцы. Естественно, в 1944 году последовала новая комиссия, уже наша, которая «доказала» противное. Сами немцы, не отрицая за собой Бухенвальда, Дахау, Заксенхаузена и пр., никогда не признавали Катыни. Поляки терпеть не могут немцев, но Катынь они никогда немцам не приписывали. Они всегда знали, что это дело рук советских палачей. В 1976 году я был в Польше. Ездил по стране, побывал в Варшаве, в Кракове и других городах. И вот как-то ночью, по дороге из Кракова в Гданьск, в поезде мне захотелось выпить чаю. Я отправился к проводнику, постучался и спросил, можно ли выпить чаю. Конечно, ответил он, и тут же дал какое-то печенье и чай и на не очень правильном русском языке спросил, откуда я и что делаю в Польше. Этот человек был гораздо старше меня. Я ответил, что приехал из Москвы, путешествую по приглашению. Через несколько фраз он спросил, знаю ли я что-нибудь о Катынн. Я ответил, что это такое место под Смоленском, где сталинские палачи расстреляли польских офицеров.

«Вы знаете, что это сделали ваши?» — спросил он.

«Что значит «наши»? — ответил я. — С нами проделывали то же самое, и вы должны это понять. А то, что это преступление, — это факт, и скрывать здесь нечего».

После этого отношение ко мне изменилось, и мы довольно долго говорили. Я понял, что поляки сумели воспитать целое поколение на такой исторической памяти. Все, что потом воспоследовало — Солидарность {46} и прочее, — это не только католический момент, не только желание жить без указки Москвы, но и вот эта историческая память, которую истребить невозможно. Хорошо, если бы мы умели так хранить память о своих несчастьях.