Казимир Валишевский - «ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование

благодаря хитрости, как и силе, а когда греческий император задумал жениться на ней, против се воли, превосходно спроваживает такого жениха. Петр принадлежал к тому же разряду, как Александр Невский, этот «Улисс среди святых», как его назвал Кюстин - князь более умный, чем храбрый, олицетворение благоразумия, но не великодушия или добросовестности. Вот почему французский посланник Кампредон, говоря об одном из сподвижников царя, мог написать в 1725 г.: «Он не прямодушен, и это обстоятельство снискало ему доверие покойного государя».

Те же видимые противоречия встречаются у Петра в вопросах расхожей морали и религии. Был ли он верующим? Даже в этом можно усомниться, с такой бесцеремонностью он иногда относился к обрядам и служителям веры, требованиям которой в другое время ревностно подчинялся. Мы видим, как он прогоняет от постели сестры Марии, лежащей в агонии, монахов, намеревающихся исполнить освященный преданием обрядности. Они приносят умирающей разнообразные кушанья и напитки и спрашивают жалобным тоном: неужели она хочет расстаться с жизнью, питому что ей не хватает пищи. «К черту с глупостями!»

Может быть Петр придерживался простой веры и осуждал суеверия? Но известна его привычка запоминать сны. В 'депеше от 25 марта 1712 г. английский посланник Витворт говорит о победе, одержанной над тигром во сне, что укрепило царя в его воинственном настроении. В то же время приличия, дурные или хорошие нравы, благопристойность или вежливость, - все было для него пустыми звуками. В 1723 г. Ягужинский, один из выскочек, какими себя окружил Петр, вздумал бросить жену, безупречную женщину, имевшую от него взрослых детей, чтобы жениться на дочери канцлера Головкина, Видя сопротивление жены Ягужинского с одной стороны и канцлера с другой, Петр, которому такой план был на руку, потому что содействовал унижению старой аристократии ради ноной, немедленно вмешался в дело: жену постригли в монахини, отца принудили дать свое согласие; царь объявил первый брак расторгнутым и взял на свой счет расходы по второму. Вот каковы были его отношения к семейным устоям; легко себе представить, чего можно ожидать во всем остальном. В Берлине в 1718 г., при осмотре коллекции медалей и античных статуй, его внимание привлек божок в неприличной позе, - один из тех, какими римляне любили украшать брачные комнаты. Он позвал императрицу и пригласил

ее поцеловать фигурку; когда Екатерина сделала вид, что хочет от этого уклониться, он грубо крикнул ей: «Kopab!» (голо-иу долой!) давая ей понять, чем она рискует в случае неповиновения. Потом он обратился к королю, оказавшему ему гостеприимство, с просьбой уступить эту редкость, а также некоторые другие диковинки, и, между прочим, янтарный поставец, стоивший баснословных денег, по словам маркграфини БайрейтскоЙ. В Копенгагене, облюбовав таким же образом мумию в естественноисторическом музее, он выразил желание ее присвоить. Королевский инспектор доложил о том своему повелителю и последний ответил вежливым отказом: «Мумия отличается особенной красотой и величиной; второй подобной нет в Германии». Петр снова отправился в музей, схватил мумию, оторвал у нее нос, всячески уродовал, затем ушел, говоря: «Пусть теперь она у вас остается». В Дрездене в 1711 г., покидая гостиницу «Золотого кольца», он собственными руками снял, намереваясь увезти, несмотря на возражения прислуги, ценные драпировки, присланные саксонским двором для украшения его апартаментов. В Данциге в 1716 г., находясь в церкви, и почувствовав, что дует холодный сквозной ветер, он ни слова не говоря, протянул руку, снял парик с головы рядом сидевшего бургомистра и надел его на себя.

Но трудно поверить, что барону фон Принцену пришлось взбираться на верхушку мачты, чтобы вручить свои верительные грамоты русскому государю, занятому укреплением снасти и ни за что не соглашавшемуся прервать свою работу. Этот анекдот, которым великий Фридрих угощал Вольтера, нам кажется прямо созданным, чтобы уличить одного из рассказчиков - трудно сказать, которого - в заведомой лжи. Прибытие фон Принцена в Россию состоялось в 1700 г. В то время еще не существовало Петербурга, где бы послу мог быть оказан подобный прием: к корабельным сооружениям там было приступлено только в 1704 г., когда место фон Принцена уже занимал его преемник, граф Кейзерлинг. Кроме того, покинув Берлин 12 октября, посланник курфюрста бран-денбургского, впоследствии первого короля прусского, мог прибыть на свой пост только в самый разгар зимы, т. е. в такое время года, когда в России поневоле приостанавливаются работы самых рьяных оснастчиков. Наоборот, по-видимому, полного доверия заслуживает Кампредон, когда, отдавая отчет в аудиенции, просимой у царя по поводу переговоров о мире со Швецией, он утверждает, что на прием к нему Петр пришел.из адмиралтейства в матросской куртке.

Такая бесцеремонность, пренебрежение общепринятыми правилами приличия, постоянное нарушение благопристойности уживались в том же человеке с глубоким чувством долга и безусловным уважением закона и дисциплины. Каким образом и почему? Без сомнения потому, что тут следует видеть нечто иное, чем необдуманное отрицание необходимых основ всякого социального здания. При известной доли взбалмошности и причудливости, от чего зависела большая часть проявляемой непоследовательности, существовала еще более уважительная причина. Петр взялся за преобразование жизни народа, у которого обрядности и предрассудки на добрую половину заменяли собой и религию, и нравственность. Доволь-, но справедливо он видел в них главное препятствие движению вперед по пути прогресса и весьма логично старался не упустить ни одного случая, чтобы с ними расправиться. В 1699 г., плавая по Дону со своей флотилией галер, он увидал голландского моряка, который лакомился фрикасе из черепах, пойманных в реке. Петр рассказал об этом своим спутникам, которые испустили крики ужаса: подобная пища в их глазах составляла предмет отвращения и соблазна. Сейчас же Петр отдал повару приказание и под видом цыплят велел подать на стол мерзкое кушанье. С Шейном и Салтыковым, присутствовавшими на обеде, сделалось дурно, когда по приказу государя им показали оперение птицы, которой их угостили.

Петр чувствовал себя призванным освободить народную совесть от шлаков, копившихся в ней веками. Но для того чтобы сознательно произвести необходимую расчистку, он приступил к предпринятой задаче слишком стремительно, внося слишком много личной грубости и, главное, слишком много страсти. И поэтому, исправляя, он разрушал, и таким образом этот великий воспитатель является так же одним из величайших деморализаторов человеческого рода. При всей теперешней мощи, современная Россия ему обязана большей частью своих пороков.