Руслан Скрынников - Бегство Курбского

Курбский жаловался на то, что после побега его имения конфисковала казна.

Значит, деньги получены были не от продажи земель. Курбский не увозил из Юрьева воеводскую казну. Об этом факте непременно упомянул бы Грозный.

Остается предположить, что предательство Курбского было щедро оплачено, королевским золотом. Заметим попутно, что в России не имевшие хождения золотые монеты (дукаты) заменяли ордена: получив за службу «угорский»

(дукат), служилый человек носил его на шапке или на рукаве.

Историки обратили внимание на странный парадокс. Курбский явился за рубеж богатым человеком. Но из–за рубежа он тотчас же обратился к печерским монахам со слезной просьбой о вспомоществовании. Объяснить парадокс помогают подлинные акты Литовской метрики, сохранившие решение литовского суда по делу о выезде и ограблении Курбского. Судное дело воскрешает историю бегства царского наместника в мельчайших деталях. Покинув Юрьев ночью, боярин добрался под утро до пограничного ливонского замка Гельмета, чтобы взять проводника до Вольмара, где его ждали королевские чиновники.

Но гельметские немцы схватили перебежчика и отобрали у него все золото. Из Гельмета Курбского, как пленника, повезли в замок Армус. Тамошние дворяне довершили дело: они содрали с воеводы лисью шапку и отняли лошадей.

Когда ограбленный до нитки боярин явился в Вольмар, то там он имел возможность поразмыслить над превратностями судьбы. На другой день после гельметского грабежа Курбский обратился к царю с упреком: «Всего лишен бых и от земли божия тобою туне отогнан бых.». Слова беглеца нельзя принять за чистую монету. Наместник Ливонии давно вступил в изменнические переговоры с литовцами, и его гнал из отечества страх разоблачения. На родине Курбский до последнего дня не, подвергался прямым преследованиям. Когда же боярин явился на чужбину, ему не помогли ни охранная королевская грамота, ни присяга литовских сенаторов. Он не только не получил обещанных выгод, но подвергся насилию и был обобран до нитки. Он разом лишился высокого положения, власти и золота. Катастрофа исторгла у Курбского невольные слова сожаления о «земле божьей» — покинутом отечестве.

Прибыв в Ливонию, беглый боярин первым делом заявил, что считает своим долгом довести до сведения короля «происки Москвы», которые следует «незамедлительно пресечь». Курбский выдал литовцам всех ливонских сторонников Москвы, с которыми он сам вел переговоры, и назвал имена московских разведчиков при королевском дворе.

Одновременно, будучи в Вольмаре, Курбский решил объясниться с царем.

История первого письма Курбского к царю весьма интересна. В древнейших рукописных сборниках письму сопутствует устойчивое окружение — «конвой», — включавшее записку самого Курбского в Юрьев, послание эмигрантов Тетерина и Сарыхозина к юрьевскому наместнику и обращение литовского воеводы А.

Полубенского к юрьевским дворянам. Все эти письма составлены были в Вольмаре по одному и тому же поводу. Таким поводом послужил побег Курбского. Литовский воевода А. Полубенский предпринял попытку вызволить из Юрьева доспехи и книги Курбского, предложив в обмен русских пленников.

Его предложения были, по–видимому, отвергнуты. Со своей стороны, новый юрьевский наместник Морозов потребовал от литовцев выдачи всех русских беглецов, ждавших Курбского в Вольмаре. Литовцы отклонили эте требование, а двое московских беглецов, Тетерин и Сарыхозин, составили насмешливый ответ Морозову.

Текстуальные совпадения в послании Курбского царю и письме Тетерина Морозову не оставляют сомнения в том, что эмигрантский кружок сообща обсуждал эти письма перед отправкой их на родину. Вероятно, именно русские эмигранты познакомили Курбского с некоторыми литературными материалами, которые облегчили ему работу над посланием к царю, Текстологические исследования позволяют восстановить во всех деталях процесс составления знаменитого письма Курбского. В первых строках боярин яркими красками обрисовал царские гонения на сильных во Израиле» — будто бы «доброхотную» Ивану знать.

Усилия Курбского устремлены к единой цели: доказать, что его измена была вынужденным шагом человека, подвергшегося на родине преследованиям. Каждая строка его письма проникнута этой мыслью. Но если прислушаться внимательнее к жалобам «изгнанника», то можно заметить в них странное несоответствие. С удивительным красноречием беглец защищает всех побитых и заточенных на Руси, но слова его теряют всякую конкретность, едва речь заходит о его собственных обидах. В конце концов боярин отказывается даже перечислить эти обиды под тем предлогом, что их слишком много.

В действительности Курбский ничего не мог сказать о преследованиях на родине, лично против него направленных. Поэтому он прибегнул к цитатам богословского характера, чтобы обличить царя в несправедливости. Эти цитаты он заимствовал, однако, не из «священного писания», а из письма некоего литовского монаха Исайи, сидевшего в московской тюрьме».

Пересланное в Литву из Вологды с лазутчиками, это письмо попало к Курбскому, очевидно, из рук русских эмигрантов.

С помощью цитат из Исайи Курбский пытался доказать, что Грозный впал в «небытную ересь» (иначе говоря, царь как еретик надеется избежать суда божьего), что сам он, автор письма, сколько ни вопрошал свою совесть (перед лицом бога), не нашел в себе никакого прегрешения против царя.

Последняя цитата из Исайи гласила: «И воздал еси мне злая возблагая и за возлюблено мое — непримирительную ненависть». При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что за «возлюблением» Курбского, за его мнимым «доброхотством» царю крылось давнее предательство.

Беглый боярин решил передать письмо Грозному через своих юрьевских друзей, и для этого послал в Юрьев верного холопа Василия Шибанова. Холоп должен был испросить взаймы деньги у печерсних монахов, а заодно наведаться в Юрьев и передать верным людям записку Курбского, В записке заключена была просьба вынуть из–под печи в воеводской избе боярские «писания» и передать их царю или печерским старцам. После многих лет унижений и молчания Курбский жаждал бросить в лицо бывшему другу гневное обличение, а заодно оправдать перед всеми свою измену.

Тайный гонец Курбского не успел осуществить своей миссии. Его поймали и в оковах увезли в Москву. Предание о подвиге Шибанова, вручившего царю «досадительное» письмо на Красном крыльце в Кремле, легендарно. Достоверно лишь то, что пойманный холоп даже под пыткой не захотел отречься от господина и громко похвалял его, стоя на эшафоте.

Раздоры с думой и вызов, брошенный Курбским, побудили Грозного взяться за перо для вразумления строптивых подданных.