Владимир Бурцев - Протоколы сионских мудрецов

Таким образом еще в начале 1900-х гг. я не сомневался, что «сионские мудрецы» — миф, выдуманный озлобленными, слепыми врагами еврейства.

В Петербурге, в 1905…07 гг., где так много тогда говорилось об еврейском вопросе по поводу бывших погромов, я не встретил никого, кто бы решился мне доказывать подлинность «Протоколов» или кто высказал бы об их происхождении что-нибудь с чем нужно было считаться.

Мне в то время иногда приходилось встречать и сторонников «Протоколов». Они с восторгом говорили о «Протоколах», распространяли их, но никогда не пытались даже защищать их подлинность. Когда же при них говорили о «Протоколах», как о подлоге, они только систематически уклонялись от споров.

Впечатление от разговоров с такими антисемитами, не защищавшими подлинности «Протоколов», было таково, что они не далеко ушли от тех, кто заявляли, что верят в подлинность «Протоколов». Нельзя было сомневаться, что они лично были довольны и тем, что «Протоколы» все таки существуют, и тем, что кто то, кроме них самих, их распространяет. Допуская, что «Протоколы» поддельны, они их пропаганду считали все таки очень полезной для борьбы с ненавистными для них евреями.

Во всяком случае, ни в тогдашнем русском обществе, ни в правительственных сферах, ни в церковных кругах не было защитников подлинности «Протоколов», с кем нужно было бы считаться. Поэтому, в литературном мире и в обществе их игнорировали и только иногда с презрением отзывались о них.

Можно категорически сказать, что в то время к «Протоколам» с доверием относились только в специальных сферах — особенно придворных, — где обычным явлением были религиозные кликушества, или темные фанатики, или авантюристы, кто подлаживался к антисемитам, находившимся у власти.

В народных же массах в те годы о «Протоколах» мало слышали.

Еще до революции 1917 г. и сейчас же после нее, когда «Протоколы» еще не обратили на себя общего внимания, мне о них приходилось говорить с разными лицами, близкими к правительству, которые находились для меня, как эмигранта и левого писателя, так сказать, по ту сторону баррикады: с бывшим директором Департамента полиции А. А. Лопухиным, журналистом И. Ф. Мануйловым-Манасевичем, с чиновником охранного отделения М. Е. Бакаем, с бывшим директором Департамента полиции С. П. Белецким и с многими другими. Все они отзывались о «Протоколах», как о грубой подделке. По их словам можно судить об отношении к «Протоколам» различных кругов правительственных деятелей — между прочим и тех, кто специально занимался политическим розыском.

Одним из первых таких лиц, кто, казалось, по своей службе не только мог, но не мог не знать всей правды о происхождении «Сионских Протоколов», был директор Департамента полиции А. А. Лопухин [90] В 1902…1905 гг. , ближайший помощник Плеве, министра внутренних дел, одного из главных антисемитских деятелей в правительственных кругах.

Познакомился я с Лопухиным в самом начале 1906 г. в редакции «Былого». Он тогда только что вышел в отставку в виде протеста против тогдашней политики правительства. Он часто бывал в нашей редакции, вместе с своим другом, бывшим губернатором князем Урусовым и с одним из библиотекарей Императорской Публичной Библиотеки, известным еврейским деятелем Браудо.

Они снабжали нас очень важными сведениями об отношении правительства вообще к еврейскому вопросу и специально по поводу бывших незадолго до того еврейских погромов. В 1906 г. князь Урусов произнес в Государственной Думе свою знаменитую речь об еврейских погромах — главных образом — на основании материалов Лопухина. Для «Былого» он нам дал свои, имевшие огромный интерес, воспоминания — «Записки губернатора», в которых были очень интересные страницы и по еврейскому вопросу.

Во время наших встреч в редакции «Былого» с Лопухиным и Урусовым мы часто беседовали с ними по поводу тогдашней агитации в либеральном обществ, энергично веденной против антисемитов. В этих беседах мы иногда касались и «Протоколов», но говорили о них всегда урывками, мимоходом, как о чем-то не представляющем никакого интереса.

В сентябре 1908 г. я встретился с Лопухиным заграницей, в вагоне железной дороги, между Кельном и Берлином, когда я был уже снова эмигрантом. Он тогда дал мне свои знаменитые разоблачения о провокаторе Азефе. За это он затем, еще в начале 1909 г., был арестован, — вскоре его судили в сенате, как бывшего министра, и приговорили к ссылке на поселение в Сибирь с лишением всех прав состояния. Но года через два, когда выяснилось, что его сведения, данные мне, верны, и Азеф, действительно, был признан и правительством злостным провокатором, Лопухин был возвращен из ссылки, — и снова поселился в Петербурге, как частный человек.

В 1920 г. я с Лопухиным встретился в Париже. Это было после статей «Таймса» о «Протоколах», возбудивших к ним общий интерес. Оба мы в это время были эмигрантами, бежавшими заграницу от большевиков. Я спросил у него его мнение о «Протоколах». Он ответил мне, что можно только изумляться, что все еще занимаются этим вопросом, когда подделка их давно ни для кого в правительственных сферах не представляла секрета, как это ему было хорошо известно еще тогда, когда он был главой политической полиции и когда он по своей должности не мог не знать правды о «Протоколах». Подделывал их, по его словам, заграницей Рачковский с своими агентами. О Рачковском при этом он отозвался, как о самом злостном провокаторе, способном на какую угодно провокацию.

Во время войны, в 1914 г., я вернулся в Россию и был арестован, сослан в Сибирь, но осенью 1916 года уже был амнистирован и поселился в Петербурге. Там в конце 1915 г. я встретился с журналистом Мануйловым, имевшим, как это было всем известно [91] Еще с конца 1890-х гг. постоянные связи с Департаментом полиции. Мне удалось близко сойтись с ним и он стал давать мне разоблачения о деятельности Департамента полиции, и об общей русской политике. Его сообщения были для меня особенно важны, потому что он лично хорошо знал большинство известных деятелей Департамента полиции, в том числе Рачковского, Ратаева, Лопухина, Белецкого и т. д., а в 1916 г. он был одним из секретарей у председателя совета министров Штюрмера. Я был убежден, что он дает точные сведения. Раскрытые после революции архивы Департамента полиции и охранных отделений показали, что все данные им мне сведения были безусловно верны.

То, что Мануйлов давал мне материалы для разоблачения в то время оставалось, конечно, тайной для Департамента полиции, и ни я ни он никогда не подвергались преследованию за наши сношения. Только после революции, в 1917 г., в Чрезвычайной Комиссии, созданной Временным правительством, и я и Мануйлов давали подробные показания о разоблачениях, которые он мне делал в 1915…17 гг. Впоследствии его и мои показания были опубликованы этой комиссией.