Е. Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Это отрицание существования какой-либо глобально привлекательной альтернативы западной модели объясняет, почему тезис Фукуямы в то время казался самоочевидным даже для диссидентов и реформаторов, живущих за железным занавесом. Если для многих американцев понимание американского либерализма как финальной стадии истории не выглядит непривычным, то тот факт, что так же думали не только диссиденты, но и вполне простые люди, выросшие за железным занавесом, примечательно. Именно поэтому Фукуяма описывал крушение коммунистических режимов на языке гегельянско-марксистской диалектики. Усвоившие со школьной скамьи, что история имеет заданное направление и счастливый финал, многие бывшие коммунисты, прочитав написанное Фукуямой на остатках Берлинской стены, оказались концептуально подготовленными к тому, чтобы принять его версию событий. Всего за год до того, в 1988‐м, группа наиболее ярых сторонников демократического плюрализма в Советском Союзе опубликовала сборник статей под названием «Иного не дано» – своего рода библию перестроечного реформизма, утверждавшую ту же самую идею об отсутствии жизнеспособных альтернатив западной рыночной демократии.

Говоря сегодня, что именно 1989 год ознаменовал начало тридцатилетней Эпохи подражания, мы имеем в виду, что после первоначального увлечения идеей копирования западной модели в разных частях мира, лишенного политических и идеологических альтернатив, поднимается все более явное отвращение к политике подражания. Именно это отсутствие альтернатив, а не гравитационное притяжение авторитарного прошлого или исторически укоренившаяся враждебность к либерализму лучше всего объясняет антизападные настроения, преимущественно доминирующие сегодня в посткоммунистических обществах 21 21 Объяснять эти, превалирующие сегодня в регионе, политические тенденции сходством с политическими паттернами прошлого, как это делают многие интерпретаторы посткоммунистического антилиберализма, значит просто ошибочно принимать сходство за причинность. . Сама претензия на то, что «иного не дано», становится важным побудителем волны популистской ксенофобии и реакционного нативизма, которая началась в Центральной и Восточной Европе и в настоящее время захлестнула бóльшую часть мира. Отсутствие убедительной альтернативы либеральной демократии и стало стимулом для этого восстания, поскольку «люди нуждаются в выборе или хотя бы его иллюзии» 22 22 «В 2008 году специалист по поведенческой экономике из Массачусетского технологического института Дэн Арили провел эксперимент: участники, игравшие в компьютерную игру, видели на экране три двери; нажатие на каждую означало определенную сумму; разумной стратегией было, найдя самую „дорогую“ дверь, нажимать на нее до конца игры, но как только некликабельные двери начинали уменьшаться и исчезать, участники тратили нажатия, чтобы сохранить их как открытую опцию. Это глупо, но мы ничего не можем с этим поделать. Людям нужен выбор или хотя его иллюзия. Джордж Элиот однажды написал, что выбор является „самым сильным принципом роста“. Как мы можем расти, если не можем выбирать?» ( Yo Zushi. Exploring Memory in the Graphic Novel // New Statesman. 6 February 2019). .

Популисты протестуют не столько против определенного (либерального) типа политики, сколько против замены коммунистической ортодоксии либеральной. Послание этих повстанческих движений как слева, так и справа состоит в том, что принцип «бери или уходи» в основе своей неверен и что вещи могут быть другими, более знакомыми и аутентичными.

Очевидно, что нет какого-то единственного фактора, который способен объяснить одновременное возникновение авторитарного антилиберализма в столь разных и многих странах во втором десятилетии XXI века. Тем не менее именно ресентимент по поводу канонического статуса либеральной демократии и политики имитации играет в этом, как представляется, решающую роль не только в Восточной Европе, но также в России и в США. Чтобы показать это, мы призовем в свидетели двух наиболее ярких критиков либерализма Центральной Европы. Польский философ и член Европейского парламента от консерваторов Рышард Легутко возмущается тем, что «у либеральной демократии нет альтернативы», что она стала «единственным приемлемым способом и методом организации коллективной жизни» и что «либералы и либеральные демократы заставили замолчать и маргинализовали практически любые альтернативы и любые нелиберальные взгляды на политический порядок» 23 23 Legutko R. The Demon in Democracy: Totalitarian Temptations in Free Societies // Encounter Books. 2018. P. 63, 20, 80. . Влиятельный венгерский историк Мария Шмидт, главный интеллектуал Виктора Орбана, соглашается: «Мы не хотим копировать то, что делают немцы, или то, что делают французы <���…> Мы хотим придерживаться своего собственного образа жизни» 24 24 Цит. по: Oltermann Ph . Can Europe’s New Xenophobes Reshape the Continent? // The Guardian. 3 February 2018. К этим двум истолкователям посткоммунистического антиимитационного духа мы можем добавить голос российского офицера в отставке, который имеет официальное звание начальника контрразведки Министерства государственной безопасности Донецкой Народной Республики: «Я хочу Русской идеи для русских людей; я не хочу, чтобы американцы учили нас, как жить. Я хочу иметь сильную страну, которой можно гордиться. Я хочу, чтобы жизнь снова имела какой-то смысл» (цит. по: Walker Sh. The Long Hangover: Putin’s New Russia and the Ghosts of the Past. Oxford: Oxford University Press, 2018. P. 4). . Оба заявления предполагают, что упрямое нежелание признать «полное исчерпание жизнеспособных системных альтернатив западному либерализму» помогло обратить мягкую силу Запада, призванную вдохновлять «подражание», скорее в слабость и уязвимость, нежели в силу и авторитет.

Отказ от капитуляции перед либеральным Западом стал общим знаком антилиберальной контрреволюции во всем посткоммунистическом мире и за его пределами. Такую реакцию нельзя проигнорировать, ограничившись банальным замечанием, что «обвинение Запада» – это просто легкий способ для незападных лидеров уклониться от ответственности за свои собственные управленческие неудачи. На самом деле это гораздо более запутанная и существенная история. И помимо прочего, это история про либерализм, отказавшийся от плюрализма во имя гегемонии.

В 1989 году глобальное распространение либеральной демократии представлялось чем-то вроде версии сказки «Спящая красавица», в которой принцу свободы достаточно было убить дракона тирании и поцеловать принцессу, чтобы разбудить ранее почивавшее либеральное большинство. Но поцелуй оказался горьким, а пробужденное большинство оказалось не столь определенно либеральным, как ожидалось.