Коленкур Де - Поход Наполеона в Россию

Присутствие английской армии в Испании было, по словам императора, самым крупным препятствием к ее умиротворению; но он предпочитал встретиться с этой армией в Испании, чем чувствовать ее угрозу на каждом шагу в Бретани, в Италии и вообще повсюду, где побережье доступно для десанта. Сейчас он знал, где он встретит англичан, а не будь они заняты в Испании, он должен был бы принимать меры повсюду, чтобы везде быть в состоянии ожидать их и защищаться против них, и это потребовало бы от него гораздо больше войск, причинило бы ему гораздо больше беспокойств и могло бы причинить ему гораздо больше вреда.

- Если бы 30 тысяч англичан, - говорил он, - высадились в Бельгии или в Па де Кале и обложили контрибуцией 300 деревень, если бы они сожгли замок Koленкур, то они сделали бы нам гораздо больше зла, чем теперь, когда они вынуждают меня держать армию в Испании. Вы кричали бы гораздо больше, г-н обер-шталмейстер, вы жаловались бы гораздо громче, чем сейчас, когда вы говорите, что я стремлюсь к всемирной монархии. Англичане ведут подходящую для меня игру. Если бы их министерство состояло у меня на откупе, то оно не могло бы лучше, чем сейчас, действовать в моих интересах. Не надо разбалтывать то, что я вам сейчас говорю, так как если бы им пришло в голову делать десанты то здесь, то там у меня на побережье, тотчас сажать эти десанты обратно на суда, как только против них будут сосредоточены войска, и вслед затем немедленно угрожать какому-нибудь другому пункту, то мы не могли бы выдержать эту игру. По существу война в Испании обходится мне не дороже, чем всякая другая война или всякая другая вынужденная оборона против Англии. Пока с этой державой не будет заключен мир, до тех пор не будет большой разницы в расходах между теперешним положением вещей в Испании и обыкновенной войной с Англией. При громадном протяжении береговой линии Испании и при создавшемся там положении, если только англичане не продвинутся внутрь страны и нам не представится вполне удобный случай дать им сражение, мы можем ограничиться только наблюдением за ними, так как если их принудят сесть на суда в одном пункте, то они высадятся в другом, уверенные, что всюду найдут себе пособников. Маршалы и генералы, предоставленные в Испании самим себе, могли бы действовать лучше, но они не хотят договориться между собой. В их операциях никогда не было единого плана. Они ненавидят друг друга до такой степени, что были бы в отчаянии, если бы кому-нибудь из них предстояло произвести маневр, который может дать результаты, приносящие славу другому маршалу или генералу. Поэтому сейчас надо только держать страну в руках и постараться умиротворить ее в ожидании, пока я сам смогу дать направление операциям. Сульт[259] - человек талантливый, но никто не хочет повиноваться. Каждый генерал хочет быть независимым и разыгрывать роль вице-короля в своей провинции. В лице Веллингтона [260] мои генералы встретили противника, который стоит выше многих из них; к тому же они наделали ошибок, достойных школьника; Мармон [261] , который, действительно, очень умно говорит о войне, оказывается хуже чем посредственностью, когда надо действовать. В конечном счете наши временные неудачи в этой войне, приводящие в восторг лондонское Сити, оказывают мало влияния на общий ход наших дел и не могут, строго говоря, иметь серьезного значения, ибо я изменю это положение вещей, когда захочу. То, что сейчас происходит, создает Веллингтону репутацию, но на войне в один день теряют то, что приобреталось целыми годами. Что касается рынка сбыта для английской торговли, который война дала ей в испанских колониях, то я признаю, что это, бесспорно, неприятная вещь, тем паче что эти рынки могут в течение двух лет нейтрализовать значение наших континентальных запретов.

Император считал, что отделение испанских колоний от их метрополии[262] является большим событием, которое изменит картину мировой политики, укрепит позиции Америки и меньше чем через десять лет создаст угрозу для английского могущества; это возместит наши потери. Он не сомневался, что Мексика и другие большие заатлантические владения Испании провозгласят свою независимость и образуют одно или два государства с такой формой правления, которая - наряду с их собственными интересами - превратит их в сподвижников Соединенных штатов.

- Это будет новая эра, - говорил он, - она приведет к независимости всех других колоний.

Он считал, что перемены, которые явятся результатом дальнейшего развития этих событий, будут важнейшими переменами нашего века в том смысле, что они направят все торговые интересы по другому пути и изменят, следовательно, политику правительств.

- Все колонии, - говорил он, - последуют примеру Соединенных штатов. Утомительно ожидать приказаний из метрополии, находящейся на расстоянии двух тысяч лье, и повиноваться правительству, которое кажется иностранным, ибо оно находится далеко и неминуемо подчиняет ваши интересы местным интересам, так как оно не может пожертвовать ими ради вас. Как только колонии чувствуют себя достаточно сильными, чтобы сопротивляться, они хотят сбросить с себя иго своих основателей. Родина - там, где люди живут: вы быстро забываете, что вы или ваш отец родились под другим небом. Честолюбие довершает то, что начал делать интерес; хотят быть кое-чем у себя дома, и ярмо вскоре оказывается сброшенным.

Я говорил императору о том впечатлении, которое произведет на остальные народы сопротивление испанской нации, отмечая, что, на мой взгляд, напрасно он не придает никакого значения этому примеру.

Возвращаясь затем к вопросу об испанских делах, император сказал:

- Европейская цивилизация коснулась испанских крестьян еще меньше, чем русских. Конечно, я считал неподходящим такое положение вещей[263], когда династия испанских Бурбонов царствует так близко от моей династии, занявшей трон Людовика XVI. Я часто говорил с Талейраном об этом, как и о многих других вопросах, выдвигаемых на очередь основными интересами мировой политики; однако я не придавал этому пока особенного значения: до такой степени тупость и глупость испанского короля, слушавшегося во всем князя Мира [264] , отнимали, на мой взгляд, у Испании всякую возможность развиваться в том направлении, которое могло бы меня обеспокоить. Я хотел поэтому сделать из Испании лишь полезного союзника против Англии; слабость короля и интересы его фаворита, который должен был стремиться к добрым отношениям с Францией, слишком хорошо служили моим политическим целям, чтобы я стал думать о чем-нибудь другом; но внезапно фаворит, побужденный ропотом надменной кастильской знати и оскорбленный какими-то выражениями или какими-то неловкими шагами наших дипломатических агентов, счел момент подходящим, чтобы вновь завоевать уважение испанцев, обратившись к ним с воззванием против меня, в то время как его упрекали, что он продался мне. Дурак! Боясь потерять свое положение из-за поднявшегося против него всеобщего ропота, он вообразил, что спасет себя, если будет разжигать проявляемое нацией недовольство против Франции, и в заключение он погубил Испанию, чтобы спасти себя. Я в свою очередь потерял Испанию из-за Мюрата, который хотел спасти фаворита; дело в том, что во время мадридского восстания[265] нация была враждебно настроена только против Годоя; на нас стали смотреть, как на врагов, лишь потому, что Мюрат, желая его спасти, этим неловким поступком внушил нации мысль, которую уже распространяли неблагожелательные к нам люди, а именно мысль о том, что Годой делился с нами или мы с ним.