Игорь Ярмизин - Забытая цивилизация Запада. Издание второе, дополненное

Монастырь – это униженность, личная нищета, отказ от собственного «я» и внутренняя святость.

Монастырь – это восстание против мирской фальши, привязанности к миллиону вещей вокруг нас и порабощения ими.

Монастырь – это попытка научиться самому простому, а на самом деле самому трудному искусству в мире, – жить здесь и сейчас, в каждый конкретный миг, не думая ни о вчера, ни о завтра. Как в Библии: «не заботьтесь о завтрашнем дне, он сам о себе позаботится».

Монастырь – это попытка построить идеальное общество.

Монастырь – это молитва. Молитва – это страх или угрызения совести, доверие, надежда или признательность, средство либо приблизиться к Богу, либо понять, насколько его лик, невзирая на все усилия, остается далеким, глубинным, неясным, безличным. Молитва – это бесконечная общность с мирозданием.

Монастырь – это шанс обрести свободу.

*** *** ***

Сегодня мы вряд ли в состоянии понять чувства монаха, молящегося в предрассветных сумерках Клюни или Монте-Кассино. Приблизительное представление об эмоциях этого человека, живущего на неведомом теперь духовном уровне, можно получить, если вспомнить или вообразить себе самые сильные переживания своей жизни: первую любовь, вдохновение творчества, спортивный триумф, совершение открытия, радость материнства, созерцание красоты, жертвенные порывы героизма, – словом все, что можно называть «мирскими молитвами». Разумеется, это представление – лишь крайне слабый, почти неприметный отблеск той мощной палитры чувств, которые в молитве и созерцании охватывают тех, кого принято называть затасканным и почти потерявшим смысл словом «святые». «Часто ему казалось, что он парил в воздухе, находясь между временем и вечностью, окруженный глубокими водами невыразимых чудес Божиих» 32 32 Монашество, как считалось, жило на земле почти как ангелы на небесах. Монастырский клуатр (двор) для созерцательных прогулок братии, также воспринимался как слепок с небесного Града. Каждый монах хотел увидеть ангела, ибо это свидетельствовало о верности избранного пути. , – безмолвный опыт доминиканского монаха Генриха Сузо говорил ему, что смерть – лишь ступень к подлинной свободе.

Чтобы спастись, монах должен был умереть. Умереть для этого мира и, создав себе «новое тело», воскреснуть после «смерти». Только тело это должно быть не физическим, а духовным 33 33 И вновь «перекличка» с другими странами и религиями. Будда говорит: «И далее, я показал ученикам способ, каким они могут извлечь из этого тела другое тело, созданное разумом, совершенное во всех своих частях и членах, наделенное сверхчувственными способностями. Это подобно вытаскиванию камыша из оболочки, или змее, сбрасывающей кожу, или мечу, который достают из ножен». Интересно, что образ змеи и сброшенной кожи – один из древнейших символов мистической смерти и воскрешения. А монахи в буддистских монастырях меняли даже имя. Умерли ведь как-никак. .

Вот как это происходило на примере монаха по имени Ансельм. «Вдруг какой-то неземной свет залил его келью. Ее стены, нехитрая утварь и даже воздух и пространство разом перестали существовать. Не осталось ничего, на что можно было бы опереться, что привязывает нас к повседневной жизни, к земному существованию. Ничего. Один лишь яркий свет, огромная блистающая неземным свечением сфера. В ней не было ни пространства, ни времени, а потому он не мог сказать, сколько времени прошло, прежде чем появились ангелы. Видимо, такой вопрос просто не имел смысла. Ангелы совсем не походили на тех крылатых существ, которых он видел на иконах и барельефах местного собора. Они были бесформенны, а потому невидимы в привычном для нас понимании этого слова. И все же они были реальнее всего, что Ансельму доводилось видеть в предыдущей жизни. И разговора между ними не тоже было. Хотя это была самая важная беседа за все 35 лет пребывания его в этом мире. Они „говорили“ молча, не произнося слов даже мысленно. Как будто все их мысли, идеи, все вопросы ангелов и все его ответы слились воедино, став единым шаром, сверкающим как бриллиант. Шар медленно вошел в сознание Ансельма и слился с ним, буквально с каждой клеточкой, не смешиваясь, однако, при этом. Монах напряженно всматривался внутренним зрением и схватывал в нем все прошлое, настоящее и будущее, слившиеся в одной неподвижной, но наполненной колоссальной энергией и движением, точке-шаре. При этом ангельские „голоса“ моментально становились его мыслями, наполняя сознание. Они буквально переполняли его, и от этой переполненности чувствами, истекающими от бесконечного мягкого блистания „бриллиантовой точки“, неизбывное счастье и покой раз за разом охватывали все его существо». Так умер для мира монах Ансельм. Так он же возродился к жизни в ином, теперь уже почти недоступном для нас измерении мира духовного.

Но монахи не замыкались только лишь на своих личных духовных исканиях. Не менее важной задачей была помощь в спасении и просто помощь другим людям, вне зависимости от их социального положения, богатства, могущества. Как писал кельнский епископ XIII века Мейстер Экхарт, «то, что человек получает в созерцании, он должен вернуть в любви». И они возвращали… Неудивительно, что на протяжении веков монашество было нравственной элитой в глазах всех остальных слоев населения. Считалось даже, что человек, поцеловавший полу рясы странствующего монаха, обретал отпущение грехов на пять лет, чего можно было добиться, лишь неукоснительно соблюдая ежегодные сорокадневные посты в течение этого срока.

*** *** ***

Как уже говорилось, монахи молились не только за себя, но и за всех окружающих. В этом была их важнейшая задача. Подавляющее большинство людей того времени не без основания считали себя слишком слабыми и невежественными, чтобы спастись. Они ожидали, что кто-то замолит их грехи. Молясь за всех сразу, а значит, и за меня, грешника, в том числе. Монастырь как бы вымаливал у Бога милость и распределял ее между всеми. Но вымоленная благодать в первую очередь доставалась самим монахам, их родственникам и прочим «приближенным лицам». Вот почему многие знатные семьи отдавали своих первенцев еще в очень юном возрасте в монастыри. Такая практика называлась облацио, а маленькие монахи становились для своей семьи молитвенными заступниками. Родственники же через «своего» монаха, «по блату» получали прощение своих грехов. В дальнейшем мы будем говорить о такой практике применительно, например, к величайшему схоласту Фоме Аквинскому, отданному в пятилетнем возрасте в монастырь Монте-Кассино.

Итак, главный смысл существования монашества в то время – это связь со сверхъестественными силами, посредничество между мраком земной жизни и великолепием небес; защита мира духовным щитом. Известен случай, когда корабль короля Филиппа Августа был застигнут на море бурей, и он повелел всем молиться, заявив: «Если нам удастся продержаться до начала заутрени, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение». Его расчет полностью оправдался, иначе мы вряд ли бы узнали об этом событии.