Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть III. Пермская духовная семинария начала XX века

В Казанской дух[овной] академии, в комнате, отведённой студентам для приема гостей, все стены были увешаны фотографиями с выпускников академии. Это был своеобразный пантеон академии. На одной из карточек можно было видеть Т. П. Да, вид у него был очень неважный: вид сильно потрёпанного молодого человека. Вид его чем-то напоминал изображение на картинках Карла XII в момент Полтавской битвы, как он описан у А. С. Пушкина: «в качалке бледен, неподвижим». 301Общипанный гусь! В чём же было падение тогда Т. П., то, что он в своих рассказах семинаристам изображал как уход «в сторону далече»? Среди студентов академии были, конечно, служители Бахуса; были и посетители «песков» с разнообразным выбором красавиц; были «германы» – картёжники, но это были незаметные единицы. Мог ли среди них оказаться Т. П.? Мог! Но не это определяло физиономию академии. Как семинарии, так ещё в большой степени академии были в то время, конгломератом разного типа людей, начиная от определившихся уже монахов, их приспешников – монашествующих, людей беспринципных, «отбывающих» академию и, наконец, богоборцев – Иванов Карамазовых. Организованнее всех были монахи и монашествующие. Они устраивали религиозные собрания с докладами на богословские темы. У них была, так называемая, «Нитрийская пустыня», комната, где они «откладывали поклоны». Они вели беседы, произносили проповеди для верующих в различных церквах города. Всё это происходило в духе официального православия, где действовала полновластно традиция. Всё это могло удовлетворять людей с неглубокими идейными запросами. Главное же – всё это было далеко от окружающей жизни, а, следовательно, строилось «на песце».

В этих кругах – монахов и монашествующих – была ещё одна гадкая черта: культивировалось презрительное отношение к женской половине человеческого рода. … Как это ни странно, но в рядах сих поборников благочестия царил отвратительный цинизм. … Т. П., несомненно, вкусил сего «плода», т. е. общения с этими академическими кругами, но натура его была ищущей и много глубже, чем у прочих. Все академические науки, сугубо схоластические, ни ему, ни кому другому не могли ничего дать «для души». В сущности, живая душа студента академии оставалась tabula rasa 302, на которой каждый из них мог писать и писал то, что ему подсказывала окружающая обстановка, та среда, в которую он сам «себя поставил». «Взыскующий града [Господня]» студент академии был подготовлен под влиянием жизни шатнуться по любому направлению её. В таком положении оказался и Т. П.: он подготовлен был совершить над собой самое рискованное salto mortale 303под влиянием жизненной обстановки и не потому, что он являлся неким флюгером, поворачивающимся по ветру, а потому, что он был способным совершенно серьёзно и честно переосмыслить свою жизнь и перестроить её по-новому убеждению, искренне, без всяких побочных мотивов. Та форма, в которой Т. П. был в описанный период, была отрыжкой академии так же, как последышами академической обстановки того времени были прославившиеся в то время Гапон 304, иеромонах Илиодор 305и пр. По другому пути пошёл Г. С. Петров.

Что могла дать Т. П. та обстановка, в которой он оказался в семинарии? Он оказался как-бы на отшибе уже по одному тому, что он был единственным человеком в священном сане. Кроме того, как указано было выше, в педагогическом коллективе по существу был разброд. Что представляли из себя семинаристы, которые были объектом его воспитания? Среди них была, как и у «академиков», полная пестрота идейных течений, преимущественно же были те, которые «отбывали» своё пребывание в богословских классах по инерции и совсем не думали посвятить себя служению церкви. Для них годы революции не прошли бесследно. Властителями дум их в эти годы были писатели: М. Горький, Леонид Андреев, Куприн и др. Все они зачитывались произведениями писателей, которые выходили в сборнике «Знание». 306Они дискутировали по поводу содержания этих рассказов. Они были частыми посетителями театра, через который они впитывали идеи «Анатэмы», «Чёрных воронов» и пр. драм. 307Только очень небольшая группа из них – 3-4 человека были в кружке Н. И. Знамировского, мечтали о священстве и зачитывались произведениями бытописателя духовенства – священника Гусева-Оренбургского. 308Такое же небольшое количество «прозелитов» группировалось и около Т. П. Они были, в сущности, соглядатаями, помогали «править» всенощные и молебны, и Т. П. для них был каким-то чудаком…, не больше.

[ 309]

[ 310]

Впоследствии, когда Т. П. был законоучителем в гимназии, то что могла дать ему эта «служба» для души, кроме ещё большего противоречия, того настроения, которое определяется словами – «ум с сердцем не в ладу». А он по натуре был ищущим человеком и в нём, в его душевном складе, потенциально уживались и протопоп Аввакум, и Иван Карамазов. Всё зависело от того, на кого из них толкнёт его направление жизни. Пока он находился в состоянии торможения под влиянием академии – в нём господствовал протопоп Аввакум, но жизнь разбудила в нём Ивана Карамазова, и он совершил salto mortale. И в том, и в другом случае он поступал в соответствии со своей натурой, так сказать, «не кривил душой», поступал честно, бескорыстно, убеждённо. Это была трагедия его души. 311Его осуждали за «измену», но судить и осуждать нужно было не личность только Т. П., то, что называется persona, а и обстановку, которая породила личность такого типа. Пётр трижды отрёкся от своего учителя прежде, чем пропел пет[ух], но он остался всё-таки апостолом, хотя, по его же предложению, распят был в Риме вниз головой. Не так же ли нужно отнестись и к Тихону Петровичу в оценке его жизненного пути, но без «распятия», конечно, памятуя гуманное изречение древних: «De mortuis aut bene, aut nihil». 312

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 50-65 об.

О[тец] Стефан 313был нашим семинарским «духовником», т. е. священником семинарской церкви. К нему же мы ходили на исповедь. До этого он был миссионером и на этом поприще стяжал великую славу на всю Пермскую губернию. Он был уже в преклонном возрасте и, очевидно, поэтому и поступил служить в семинарскую церковь. Для о[тца] Стефана характерным было то, что он был выразителем и представителем того типа духовного лица, который складывался в 60-70 гг. прошлого столетия. 314Нигде это так ярко не проявлялось у него, как в сохранении особой манеры пения, которая уже утрачивалась в наше время. Нельзя забыть таких случаев, когда о[тец] Стефан во время всенощной в обычные, а не праздничные дни, когда и людей посторонних в церкви не было, выходил из алтаря к нам, на клирос и пел с нами «Покаяния…», «множества…», «На реках Вавилонских» и т. д. Мы уже утратили эту манеру пения, «древнего» пения, с особыми переливами, а он старался нас научить этому. Он становился в средину, между нами, и старался передать нам эти напевы. Теперь приходится так сожалеть, что не сохранилась прелесть этих напевов. Как хорошо, что теперь благодаря грамзаписи сохранились такие шедевры народного пения, которые передал Ф. И. Шаляпин, как «Ой ты, Ваня», или «Не велят Маше [за реченьку ходить]». А как бы хотелось, чтобы так же сохранились и церковные мотивы.