Евгений Витковский - Град безначальный. 1500–2000

Чванство в России – великая сила,
если держаться своей конуры.
Что же за муха тебя укусила,
нешто Литва безопасней Угры?

Ни от кого не укроешь измены,
нечего плакать, скулить и стращать;
зря полагаешь ты, что у Елены
есть настроенье кого-то прощать.

Ты ль не знаток политических ягод,
ты ль не игрок, и не ты ль потому
славой взлетал то на месяц, то на год
и регулярно садился в тюрьму.

Лыком тиуны царицы не шиты,
с Глинской не справишься, как ни хитри.
Сколько в Литву втихаря ни спеши ты,
но посиди-ка ты годика три.

Налиты злобой, потянутся тяжко
годы в темнице впустую, зазря;
сдохнет царица, а следом Ивашка,
но не учтешь ты мальчишку царя.

Каждый торгуется, каждый шпионит,
мелким изветом Москву забомбя.
Псков голосит или Новгород стонет, —
всякий копает, милок, под тебя.

Все, что найдешь, волоки в теремочек,
с грохотом сталкивай лбы воевод,
думай, что царь – безобидный щеночек,
только царю-то – тринадцатый год.

К трону почти, ну почти подползая,
веруй, что долгой окажется жисть, —
но изготовилось свора борзая,
чтобы тебя по команде загрызть.

Пламя никак не удержишь в щепотях,
злобу цареву – поди усмири,
будешь валяться в кремлевских воротех,
взяша тебя и убиша псари.

Степь ледяная окрасилась в сурик,
черная кровь закипела в котле, —
княжит Иван или царствует Рюрик, —
бедной давно безразлично земле.

Сон прибывает, пурга завывает,
век наступающий гол как сокол, —
и еженощно палач забивает
в гроб Честокола осиновый кол.

Лапшу и котлому готовит Домострой,
ориентируясь на правила реестра,
расписывает пост и ладит пир горой
возвышенная мысль священника Сильвестра.

При этом знать дает, сколь неполезна дурь,
что тело требует, а что угодно Богу,
народу черному твердит рецепты тюрь
и собирать велит крапиву на вологу.

Хоть древен сей закон, зато для всех людей,
в нем важно правило, заметим мимоходом,
на стол бы меньше двух не ставить лебедей,
и по два сухаря оставить нищебродам.

Священник списком яств потомству насолил,
чревоугодия не ведавший по жизни,
при том что в мясоед зело благоволил
к юрме и стерляди, мозгам и головизне.

Он лишь предписывал заботу и уход,
чтоб не пустела клеть, и наполнялся улей,
чтоб сад плодоносил, сверкая, что ни год,
можайским яблоком и драгоценной дулей.

Ничто не кончилось, – не кончится и впредь,
подумай, рассуди в терпении смиренном:
удержат на плаву, дадут не помереть
капуста, огурцы, горох и редька с хреном.

Да хрена ли роптать? Смотри, дружок, не спять,
что пост, что мясоед, – и то, и то неплохо.
Там, где растет горох, – он вырастет опять,
так в мире повелось со дней царя Гороха.

Павлину, журавлю, птенцу струфокамила
дано бокалом плыть на царское застолье.
Давно доказано: что дорого, то мило,
а что наоборот, – доказано тем боле.

Анфим, утешься ты простым грибом вареным,
лебяжье крылышко обгладывай в сторонке,
и к родичам не лезь волчищем разъяренным
за то, что в прошлый пир пропали две солонки.

Коль отобедали, Анфим, избу проветри,
гостей не уличай во многих злополучьях,
зане обожрались любители осетрий
в шафранном соусе, а также ксеней щучьих.

В людскую отошли богату кулебяку,
содей трапéзу там и радостну, и сочну,
а восходить к жене в ночь можешь не во всяку,
лишь в понедельничну, равно и в четверточну.

Поварню соблюдай во неизменном благе,
не то содеются в единый день поганы
братины, мерники, чумички и корчаги,
корцы, ставцы, ковши, извары и кумганы.

Коль нечто укупил, то в торге будь смиренек,
и с лютым должником не обращайся злостно,
но привечай его и дожидайся денег,
как светлых праздников мы ждем великопостно.

Но ежели, Анфим, ты не мудрее бревен,
и разорить себя позволишь, как разиню, —
то, значит, грешен ты, и потому виновен.
А дальше думай сам ; я ж ныне зааминю.

Пируэт, кувырок, и опять пируэт,
и умение шарить в чужом огороде.
Двадцать два корабля и полгода побед, —
вот и все достижения Карстена Роде.

Торговал он когда-то, отнюдь не скучал,
но торговец грабителю польскому лаком.
На поляков датчанин весьма осерчал
и решил отомстить неразумным полякам.

И к чему бы такой затевать маскарад?
Заявился в Россию вполне самозванно
этот склонный к легальной работе пират,
этот личный пират государя Ивана.

Для пирата удача – балтийский туман,
в этой мути таится немало навару.
В слободе Александровской царский фирман
без особых стараний достался корсару.

Глянь: купецкие флаги в полоску и вкрапь,
и в квадратики, и в разноцветные пятна.
Всех поляков, которых изловишь, ограбь,
ну, и шведов не менее грабить, приятно.

Не настолько-то стал он в веках знаменит,
не настолько по темным легендам задерган,
чем какой-нибудь Дрейк и какой-нибудь Кидд,
чем какой-нибудь Флинт и какой-нибудь Морган.