Борис Акунин - Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный (адаптирована под iPad)

Произошел кардинальный поворот и во взглядах императора. Ему пришлось произвести изрядную переоценку ценностей. Оказалось, что иметь сильную армию и сильное государство важнее, чем поощрять свободы и просвещенность! Более того – без военной мощи не будет и России. Именно с этого времени Александр разочаровывается в «идеалистах» и начинает опираться на «практиков». Он и сам становится прагматичным.

Но предстояло пережить еще одно потрясение, самое монументальное в российской истории за последние двести лет – «нашествие двунадесяти языков». Это испытание и страна, и ее правитель выдержали с честью, однако свершившееся великое чудо – когда от сожженной Москвы русские войска победоносно переместились в Париж – произвело в душе Александра новую перемену. Он превращается в истово верующего человека, глубокого мистика и таковым остается до конца своих дней. На этой метаморфозе мы еще остановимся, но вот три реперные точки, по которым следует измерять и оценивать поступки и решения Александра I в разные периоды его правления. Ничего загадочного, сфинксовского в этой эволюции нет.

Природные качества, воспитание и потрясения сформировали ту личность, которую мы знаем по деяниям и рассказам современников. В целом портрет складывается довольно привлекательный.

Начну с черт безусловно или преимущественно положительных.

Очень располагает всегдашнее стремление Александра Павловича к благу и добру. Представления царя о том, что хорошо и полезно для страны, неоднократно менялись под воздействием упомянутых выше потрясений, но это всегда было искреннее побуждение. Главной драмой жизни Александра, по-видимому, стало разочарование: высокие идеалы юности не выдержали столкновения с реальностью, и найти утешение можно было только в Вере.

Кроме того, император был добр и просто по-человечески: жалостлив, чувствителен, в хорошие минуты великодушен, легок на сострадательные слезы (впрочем, в те сентиментальные времена все охотно плакали). Самое важное здесь, однако, вот в чем. Подобно великой бабушке и в противоположность невеликому отцу Александр старался никого не унизить и не оскорбить. В обществе, где по причине извечного всеобщего бесправия было очень ослаблено представление о личном достоинстве, уважительность, даже просто вежливость царя в отношениях с подданными имела огромное, без преувеличения историческое значение. Она подавала пример, задавала стиль. «Сколько добродетели необходимо, чтобы ни разу не употребить во зло абсолютную власть в стране, где сами подданные изумляются умеренности столь редкостной!» – пишет об Александре госпожа де Сталь.

«Так как император поставил себе законом уважать чужие мнения, разрешать всем открыто высказываться и никого не преследовать, то не требовалось большой храбрости, чтобы порицать его и говорить ему правду, – рассказывает Чарторыйский. – Потому на это решались все, а в особенности салоны обеих столиц. Там происходила беспрерывная критика всех действий правительства. Эта критика, подобно волнам бушующего моря, то шумно вздымалась, то опадала на время с тем, чтобы снова подняться при малейшем дуновении ветра». Князь пишет о «салонах», то есть высшем свете, однако со временем привычка не только иметь, но и отстаивать собственное мнение распространится шире. Мы еще поговорим об этом в главе, посвященной русскому обществу.

Мягкость манер не мешала Александру быть поразительно твердым в час тяжелых испытаний. Мы увидим, как в 1812 году он чуть ли не в одиночку, вопреки советам и настояниям ближнего круга, будет сохранять несгибаемую волю к сопротивлению и продолжит верить в победу; как в 1813 году, когда все, включая самого Кутузова, будут уговаривать его не испытывать судьбу, не гоняться по Европе за все еще грозным Бонапартом, Александр настоит на своем – и не остановится, пока не добьется полной победы. Правы историки, писавшие, что в момент великих событий царь проявил величие.

При самодержавной системе личные привычки и пристрастия правителя обретают гипертрофированное значение, поскольку все начинают под них подстраиваться, подражать им. Если использовать терминологию другой эпохи, Александр Павлович был «очень скромен в быту». Как мы помним, в детстве ему нравилось бывать на «людской половине» и работать руками. Эту склонность он сохранил и впоследствии.

Историк придворного быта С. Шубинский описывает обычное утро государя:

«Император Александр, живя весною и летом в Царском Селе, которое очень любил, вел там следующий образ жизни: проснувшись в 7-м часу утра, он пил чай, всегда зеленый с густыми сливками и с поджаренными гренками, из белого хлеба. Затем, одевшись, выходил в сад в свою любимую аллею, из которой постоянно направлялся к плотине большего озера, где обыкновенно ожидали его: главный садовник Лямин и все птичье общество, обитавшее на птичьем дворе, близ этой плотины. К приходу государя птичники обыкновенно приготовляли в корзинах корм для птиц. Почуяв издали приближение государя, все птицы приветствовали его на разных своих голосах. Подойдя к корзинам, император надевал особенно приготовленную для него перчатку и начинал сам раздавать корм. После того делал различные распоряжения относящиеся до сада и парка и отправлялся в дальнейшую прогулку. В 10 часов он возвращался во дворец и иногда кушал фрукты, особенно землянику, которую предпочитал всем прочим ягодам. К этому времени Лямин обыкновенно приносил большие корзины с различными фруктами из обширных царскосельских оранжерей. Фрукты эти, по указанию государя, рассылались разным придворным особам и семействам генерал-адъютантов, которые занимали домики китайской деревни».

Все умилялись экономности властителя великой империи. Он не носил драгоценностей, выделял себе сумму на личные расходы и никогда не выходил за ее пределы, спал в маленькой, очень просто обставленной комнате. Трудно сказать, сколько в этих обыкновениях было истинной скромности, а сколько рисовки, да это и не столь важно. Важно, что подчеркнутая неприязнь царя к пышности и роскоши передавалась всему дворянскому обществу, которое хоть полностью и не освободилось от расточительности предыдущего столетия, но стала считать ее дурным тоном.

Его величество помогает страждущему. К. фон Хампельн

Любовь к строгой простоте сочеталась у Александра с почти маниакальной страстью к аккуратности, мелочной дотошностью. Это пристрастие, унаследованное от Павла, уже нельзя считать безусловным достоинством, скорее палкой о двух концах. В этом ощущалась даже некоторая ненормальность. Шубинский пишет: «Письменные столы его содержались в необыкновенной опрятности; на них никогда не было видно ни пылинки, ни лишнего лоскутка бумаги. Всему было свое определенное место; сам государь вытирал тщательно каждую вещь и клал туда, где раз навсегда она была положена. На всяком из стоявших в кабинете столов и бюро лежали свернутые платки для сметания пыли с бумаг и десяток вновь очиненных перьев, которые употреблялись только однажды, а потом заменялись другими, хотя бы то было единственно для подписи имени». Император приходил в сильное раздражение, если видел малейшее нарушение симметрии – например, если листок бумаги оказывался не вполне ровным (их тогда нарезали вручную). К сожалению, подобным образом Александр относился не только к письменным столам и писчебумажной продукции. Снисходительный и терпеливый по отношению к «штатскому» обществу, он был истинным сыном своего отца во всем, что касалось военного дела. Должно быть, в его внутреннем мире жизнь делилась на сферы, где хаос допустим – и где он совершенно непростителен. «Мелочные формальности военной службы и привычка приписывать им чрезвычайно большое значение извратили ум великого князя Александра, – пишет Чарторыйский. – У него выработалось пристрастие к мелочам, от которого он не мог избавиться и в последующее время, когда ему уже стала понятна абсурдность этой системы».