С. Асфатуллин - Перелом в Отечественной войне 1812 года

Служивший тогда в русской армии прусский офицер Карл фон Клаузевиц, ставший после войны весьма известным военным теоретиком, записал: «Французам потребовалось 12 недель для того, чтобы от Ковно дойти до Москвы, что составляет всего только 115 миль; из выступивших из Ковно свыше 280000 человек достигло Москвы не более 90000»7. (Но находясь там, Наполеон подтянул в Москву ещё около 30 тысяч подкреплений – авт.).

Участник большинства событий и первый официальный историограф этой войны Михайловский – Данилевский записал о более ранних событиях, предшествовавших сдаче Москвы: «15 июля по заранее разосланным повесткам дворянство и купечество съехались к 8 часам утра в Слободской дворец. Дворянам был прочитан Манифест, после чего граф Ростопчин, указывая на залу купечества, сказал: «Оттуда польются миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя». Тут же было решено собрать в губернии 80000 ополчения (по 10 человек со ста душ), вооружить их и снабдить одеждой и провиантом. …Слёзы навернулись на глазах государя, и его величество написал в тот же день графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве, одна сия губерния, даёт десятого с каждого имения, что составит до 80000, кроме поступающих охотою из мещан и разночинцев»8.

Барклай де Толли, а потом и Кутузов весьма рассчитывали на огромное число московских ополченцев. Кутузов писал Ростопчину из Гжатска: «Вызов 80000 сверх ополчения, вооружающихся добровольно сынов Отечества, есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к начальнику, их оживляющему. Вы, без сомнения, оный поддержите так, чтобы армия могла …ими воспользоваться, и тогда прошу вас направлять их к Можайску»9. 80 тысяч почти равнялось бы численности русской армии на тот момент.

В ответ же на просьбу Кутузова присоединить к армии кадровые воинские резервы, государь прислал отказ: «О присоединении от князя Лобанова – Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невозможным, по неготовности ещё сих полков, а особливо по необходимости иметь устроенное войско для образования и содержания нового рекрутского набора, …без чего и самый сбор рекрутов учинится невозможным».

И порекомендовал ему задействовать московское ополчение: «Московская сила, с приписанными к ней губерниями, составляет до 80000 человек, кои, не переменяя ни своего предназначения, ни одежды, могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках».

Правда, генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин в своих «Записках» 1832 г. приводит в разы меньшее число рекрутов, полагающихся с Москвы и Московской губернии: «Десятый человек с населения представлял итог в 32000 человек, снабжённых продовольствием на 3 месяца»10. Кто-то из них явно лукавит… Впрочем, в «Записках» Ростопчина прослеживается его легковесное отношение к тяжёлым хозяйственным вопросам снабжения армии всем необходимым. Так, на стр. 79 написано: «На другой день, в 8 утра, я получил от Кутузова второе письмо, где слегка упомянув о сражении, (будто бы) выигранном накануне, он говорил о своей решимости возобновить бой и умолял меня прислать как можно больше повозок для перевозки раненых, а также сколь возможно более пушечных зарядов и ружейных патронов. Всё это было отправлено к нему в продолжение двух часов времени». За два часа можно успеть организовать и отправить максимум сто повозок, а для громадного числа раненых после Бородина их требовалось почти десять тысяч. В воспоминаниях многих участников отмечено, что тысячи раненых вынуждены были пешком плестись от поля Бородинского сражения до Москвы. Да и ратников, Москва и Московская губерния выставила фактически, только 25834 человека11. Думаю, эти два события и послужило мощным толчком к решению оставить вторую столицу без генерального сражения.

Только всеобщее доверие позволило Кутузову решиться на оставление Москвы без боя, поставив своего императора уже перед фактом. Отступление было столь стремительным, что в городе осталось не вывезенным военного снаряжения на целую армию. Никому другому такого бы не простили.

В 1812 году по предписанию Александра I началось расследование «потери казенного имущества, нашествием неприятеля причиненной». Расследование продолжалось несколько лет и закончилось лишь в 1817 году. Александр I, получив предварительные сведения о потерях артиллерийского имущества, 18 марта 1813 года писал военному министру А. И. Горчакову: «Не мог оставить я без замечания при рассмотрении сих ведомостей, невероятной баззаботливости артиллерийского начальства к сохранению, или даже к истреблению трофеев, бывших в Арсенале, на что не надобно было ни чрезвычайных мер, ни большого времени”12.

Большая часть вины за это лежит, всё же, на генерал-губернаторе Москвы Ф. В. Ростопчине. Он должен был собрать ополчения 80 тысяч человек, помимо добровольцев из мещан и разночинцев. И оружие для них было, а собрал фактически в три раза меньше и, к тому же, побоялся раздать им оружие.

Надо признать, что это неисполнение обязательств генерал-губернатором и послужило дополнительным мощным толчком к принятию Кутузовым очень трудного решения оставить Москву.

Вечером 1 сентября граф Ростопчин получил письмо фельдмаршала: «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение вынуждают меня с горестью Москву оставить. Армия идёт на Рязанскую дорогу».

Рано утром 2 (14) -го сентября, оставляя Москву, Ростопчин приказал полицейским сжечь через сутки, по занятию города неприятелем, склады и магазины с продовольствием, фуражом, частью боеприпасов, которые не успевали вывезти. Также Ростопчин распорядился вывезти из Москвы «весь огнегасительный снаряд». Это установили по документам А. Н. Попов, Е. В. Тарле, В. М. Холодковский и привёл в своей книге Н. А. Троицкий: «Тот факт, что все пожарные насосы были вывезены, подтверждают десятки свидетелей – не только французы (А. Коленкур, Е. Лабом, А.-Ж. Бургонь, Л. де Боссе и другие, но и русские. Сам Ростопчин признавался, что он «приказал выехать 2100 пожарникам с 96 пожарными насосами». Такая мера, по справедливому заключению В. М. Холодковского, «говорит сама за себя: лишить город средств защиты от огня – значило готовить его к сожжению»13.

Действительно, Ростопчин придавал такое значение вывозу «огнегасительного снаряда», что занял под него и время, и транспорт, бросив при этом громадное количество оружия: 156 орудий (что позволило Наполеону формировать батареи из русских пушек), 74974 ружья, 39846 сабель, 27 119 артиллерийских снарядов, 108 712 штук чугунной дроби и многое другое. По официальным данным, только оружия и боеприпасов осталось в Москве на 2172412 руб.14. Трудно было все это вывезти, легче – уничтожить; проще же всего и полезнее было бы раздать москвичам, вооружить народ, но пойти на это царские чиновники и военачальники не рискнули. Ростопчин доносил: «Жители требуют оружия, и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы». Хотя высокомерно и недоверчиво относящийся к простому народу Ростопчин, позже невольно признал его тогдашний патриотический дух: «Бородачи постоянно повторяли одни и те же слова: «Ему (Наполеону) нас не покорить, потому что для этого пришлось бы всех нас перебить»15.