Дмитрий Гутнов - Популярный обзор русской истории: VI—XVII вв. Издание 2-е, исправленное и дополненное

Нет ясности и по вопросу о том, кем был все-таки Гостомысл? По одним источникам – это легендарный новгородский старейшина, по другим – посадник или даже князь. По спискам более позднего (XVI в.) времени, он удостаивается славы основателя Новгорода. А в ряде других летописей ему приписывается и весьма древняя (в девяти коленах княжеская) родословная. По этим же данным у Гостомысла было три сына и три дочери. Сыновья погибли в войнах. Дочери же были выданы замуж. Причем одна из них, по имени Умила, была отдана за западнославянского (по другим данным – варяго-финского) князя. По изложению Иоакимовской летописи, Гостомысл перед смертью указал, что наследовать ему должен сын его средней дочери Умилы, выданной замуж за варяжского князя. Этот сын и был Рюрик. Наиболее авторитетный источник того времени – «Повесть Временных лет» кратко сообщает, что князя было решено идти искать за море, к варягам.

Впервые научную разработку всего этого комплекса древнерусских легенд и сказаний предприняли члены недавно открытой Петром I Санкт-Петербургской академии наук Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер и А. Л. Шлецер. Они попытались рассмотреть их через призму научно-рационалистической точки зрения, используя методы исторической и филологической критики старых русских летописей. Прочтя в исторических документах, которые они совершенно справедливо выделили как древнейшие, вышеописанную фабулу начала русской истории, они заключили, что коль скоро легенда о призвании варягов является старейшим сказанием в древнейших летописях, то она и наиболее адекватно отражает объективную истину. Таким образом, легенда о призвании варягов получила научную легитимность.

На основе этого заключения указанные ученые даже выдвинули специальную концепцию возникновения русской государственности, которая впоследствии получила название «Норманской теории». Для своего времени эта теория стала заметным фактом научной жизни и опиралась на передовые для своего времени методы исследования исторических документов.

Однако, помимо чисто научного содержания, в норманской теории присутствовал и вполне осязаемый политический контекст. Дело в том, что идея о привнесении в Россию государственного начала из Европы не имела первоначально уничижительного смысла для самосознания русской элиты, созданной петровскими преобразованиями. Петр I в своих реформах широко пользовался услугами иностранных специалистов в тех областях, где собственных не хватало или же не было вообще. Многие отрасли молодой отечественной промышленности, образования, культуры, государственного управления были созданы иностранцами или при их активном привлечении. Среди них было много немцев, которых, как известно, Петр очень привечал. Более того, создавая свою империю, первый русский император много сделал, дабы разрушить образ своей обновленной державы как преемницы Византии, желая занять достойное место в европейской истории. И здесь преемникам Петра на русском престоле, разделявшим эти его идеи, норманская теория, декларировавшая зримую связь русской государственности с европейской традицией, пришлась как нельзя кстати.

Однако более чем четвертьвековое засилье немцев на русском престоле в корне изменило отношение русского общества к идее европоцентризма. Уже дочь Петра I, императрица Елизавета Петровна, взошла на престол в результате дворцового переворота именно под лозунгами русского патриотизма и борьбы с иностранным засильем в жизненно важных отраслях экономики и управления страны. В связи с этим неизбежно возникали вопросы и к самой норманской теории.

Первым, кто публично обрушился с критикой на эту теорию, был наш известный просветитель и ученый-энциклопедист, первый русский академик Санкт-Петербургской Академии Наук Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765). Правда, он не был специалистом в области истории, хотя известно, что он ею очень интересовался, собирал древние летописи и был автором нескольких исторических сочинений, занявших свое почетное место в истории русской исторической науки. Тем не менее, мотивы его критики, как сейчас представляется, лежали за пределами сугубо научного спора. Для Ломоносова появление норманской теории стало не столько событием в развитии исторической науки, сколько посягательством иностранцев на изначально русские области знания. По его глубокому внутреннему убеждению, иностранцы уже в силу своего происхождения неспособны постичь скрытые механизмы, управляющие историей России. Отсюда в его критике столько едкой иронии и риторики, которая, увы, не подменяет профессионализма. И сейчас исследователи-палеографы подтвердят, что вычлененная А. Л. Шлецером «Повесть Временных лет» Нестора действительно является древнейшими летописным известием русской истории. Противопоставление же норманистам довольно расхожей и поздней сказки о том, что основателем Руси был мифический князь Прус, который был потомком самого римского императора Августа, на фоне палеографической и текстологической аргументации норманистов кажутся довольно дилетантскими. Таковыми они, наверное, казались и членам академической конференции и в разгар знаменитых споров М. В. Ломоносова с норманистами.

Однако высказанный М. В. Ломоносовым скепсис все же не прошел для историографии бесследно. Сомнения в обоснованности норманской теории привели к тому, что ее противники кропотливо собирали факты, могущие если не опровергнуть, то, по крайней мере, посмотреть на нее с другой стороны. Так, более детальный анализ исторических документов показал, что у славян и до варягов существовали племенные союзы и объединения (см. предыдущую главу), которые также могли бы стать основой для формирования русской государственности, если бы кочевые орды не помешали этому. Кроме того, даже если и признать определенную заслугу варягов в деле создания русской государственности, то следует помнить, что, помимо русского, варяги основали государства в большинстве стран современной Северной Европы и даже Великобритании. Я не буду говорить о многочисленных государственных образованиях, не сохранивших свой суверенитет до наших дней (например, герцогство Нормандия, королевство Сицилия и др.). Таким образом, привнесение государственности на Русь варягами не является чем-то уничижительным, а представляет собой скорее распространенную практику своего времени. Ну и немаловажным аргументом против всеобъемлющего варяжского влияния на развитие русской государственности можно считать то обстоятельство, что варяжский элемент довольно скоро растворился в общей славянской массе. Не случайно же, если первые варяжские князья еще имели скандинавские имена, то уже внук Рюрика носил славянское имя Святослав.