Кирилл Соловьев - Хозяин земли русской?

Менялся и городской пейзаж. Москва в этом отношении была впереди всей империи, в том числе и столицы. Здесь на рубеже 1880–1890-х гг. «стали вырастать то там, то тут небоскребы, многоэтажные дома с массой квартир, а на Девичьем поле словно по мановению волшебного жезла раскинулся целый городок превосходно устроенных университетских клиник (все на пожертвования крупного московского купечества), потом пришли телефоны, автомобили и трамваи», – писал историк Александр Кизеветтер.

Естественно, технический прогресс коснулся и императорской семьи. В 1886 г. электричество появилось в Аничковом дворце. В 1887 г. был электрифицирован Петергофский дворец. Николай II с большим интересом относился к техническим новшествам. Любил автомобили, занимался фотографией (правда, император недолюбливал телефонную связь). Царская жизнь изменилась, но царская власть оставалась как будто бы прежней.

Самодержавие – держащая основа политического режима в России на протяжении многих столетий. Российский император был не только единовластным главой государства, но он и возглавлял церковь. Его особа была священной. Легитимность власти не ставилась под сомнение. Само понятие «самодержавие» лишний раз напоминало о византийских истоках российской власти.

И все же, воспроизводя эти идеологические формулы, надо иметь в виду, что они сравнительно позднего происхождения. В действительности византийский император по своим властным полномочиям, положению в политической системе не слишком напоминал российского самодержца. И наконец, самодержавие непрерывно менялось на протяжении своей долгой истории. В конце XV в. титул «самодержец» подчеркивал внешнеполитическую независимость Московского государства. В конце XIX в., вопреки всем славянофильским построениям, – неограниченность власти государя.

Конечно, и Иван Грозный, и Петр Великий, и Николай I нисколько не сомневались в том, что обладали абсолютной властью. Однако они правили в разное время, в разных условиях и, в сущности, разными странами. В этой связи было бы странным отождествлять эти режимы, объяснять их общими фразами о неограниченной монархии. Тем более было бы ошибкой вспоминать о царе из сказок, чье самодурство и перемены настроения определяли жизнь его подданных. Император начала XX в. не вполне располагал собой, чтобы кому-то диктовать свою волю.

Самодержавие в девятнадцатом, «европейском» столетии российской истории имело свои характерные особенности. Монархия по мере возможности адаптировалась к менявшемуся обществу, потребностям народного хозяйства, новым вызовам внешней политики. И, конечно, в XIX в. государственная жизнь не стояла на месте: она усложнялась, обретала новые формы, придавая новое значение старым словам.

Эта книга посвящена особому периоду истории российской власти, который начался вместе с трагической кончиной Александра II. Тогда в одних гостиных нетерпеливые поднимали тост за будущую конституцию. В других – делали все, чтобы надежды первых не сбылись.

Весь XIX век русское общество говорило о конституции. О конституции задумывалась и верховная власть. Причем в ряде случаев эти помыслы воплощались на практике. Как раз благодаря российскому правительству конституцию получили Финляндия (1809), Польша (1815), Франция (1814), Валахия (1831), Молдавское княжество (1832), Болгария (1879). В самой же России об этом оставалось лишь мечтать и подготавливать проекты, в которых выражались бы самые скромные пожелания отечественных конституционалистов. Разрабатывали свои проекты конституции даже дети и подростки, старавшиеся не отставать от родителей: например, будущий председатель I Думы С. А. Муромцев и впоследствии знаменитый философ и ректор Московского университета С. Н. Трубецкой. Впрочем, тексты «конституций» составлялись и у самого подножия престола видными бюрократами или представителями правящего дома: министром внутренних дел П. А. Валуевым, братом императора великим князем Константином Николаевичем, министром внутренних дел М. Т. Лорис-Меликовым. Конечно, в большинстве случаев эти проекты не очень походили на конституционные и могут быть названы таковыми лишь с большой долей условности. По большей части они предусматривали сохранение неограниченной власти царя, в помощь которому должен быть придан реформированный Государственный совет с участием избранных представителей земств и городов. Естественно, Государственный совет оставался бы законосовещательным, а не законодательным учреждением. Тем не менее само появление «депутатов» означало бы существенный разворот в жизни России, в которой впервые возникло бы некое подобие публичной политики, а за этим, может быть, последовали бы необратимые изменения, которые в корне изменили бы положение в стране.

Однако эти проекты осуществлены не были. Об их возможных последствиях остается лишь догадываться. Аттестовать их как «конституционные» – своего рода аванс историка. В большинстве своем они не имели даже шансов воплотиться на практике. Однако это не относится к проекту Лорис-Меликова, который вполне мог обрести силу закона, если бы не гибель Александра II. Его преемник, Александр III, предпочел заявить о незыблемости самодержавия.

К проекту Лорис-Меликова вернулись 25 лет спустя. В 1904 г. новый министр внутренних дел князь П. Д. Святополк-Мирский, в сущности, представил императору те же самые преобразования. Вновь весьма скромная попытка лишь в малой степени умалить полномочия верховной власти потерпела неудачу. Николай II пытался следовать путем отца, но менее чем через год подписал акт, который сам оценивал как конституционный – Манифест 17 октября 1905 г. Путь от проекта Лорис-Меликова к проекту Святополк-Мирского занял практически четверть века. Это было время политического топтания на месте. Прошло еще десять месяцев – и Россия стала совершенно другой.