Александр Бушков - Русская Америка: слава и позор

Итак, Резанов вернулся на Камчатку, ничего не добившись. Но, прежде чем перейти к рассказу об американском периоде его жизни, мы познакомимся с одной колоритнейшей фигурой — графом Федором Толстым, состоявшим при Резанове в официальном звании «кавалера посольства». Субъект этот никакими полезными свершениями себя не зарекомендовал, но все же, думается мне, стоит рассказать и о нем. Во-первых, я намереваюсь поведать читателю обо всех интересных фигурах, тем или иным образом связанных с Русской Америкой, а во-вторых, как очень скоро выяснится, имели место быть интереснейшие связочки…

Граф Федор Толстой (дальний родственник великого писателя) был личностью, скандальнейшим образом известной. Закончил Морской корпус, но на службу поступил отчего-то не в моряки, а в Преображенский полк — скорее всего, из тщеславия, не желая «хоронить свою персону» где-то на корабле, в кронштадтской «глуши». Человек был смелый, дерзкий, буйный, эксцентричный до крайности: дрался на дуэлях с невероятным азартом, в картах мошенничал практически открыто, ради новых впечатлений поднимался на воздушном шаре с воздухоплавателем Гар-нером. Современник писал, что граф «во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а граф Толстой довел его до отчаянности».

Толстого влиятельная родня отправила с посольством Резанова, чтобы спрятать на некоторое время от крупных неприятностей. Господин поручик Преображенского полка незадолго до того в прямом смысле слова «оплевал» некоего полковника Дри-зена и дрался с ним на дуэли. История получила огласку, и буяна всерьез собирались то ли отправить в какой-нибудь захолустный пехотный полк, то ли вообще разжаловать в солдаты. Вот его и спрятали с глаз подальше — плавание дело долгое, помаленьку забудут о скандале…

На «Надежде» Толстой развернулся вовсю — пил за троих, в карты резался за пятерых. Сохранились воспоминания о парочке его проказ: напоил однажды корабельного священника до беспамятства и, когда тот мирно дремал головушкой на столе, припечатал его бороду к столу сургучом — с помощью похищенной из каюты Крузенштерна казенной печати с двуглавым орлом. Согласно строгим законам Российской империи, разломать казенную печать было уголовно наказуемым деянием — даже в подобном случае. Пришлось, не трогая сургуча, остричь батюшке бороду ножницами.

В другой раз, воспользовавшись отсутствием уехавшего на берег Крузенштерна, Толстой затащил в его каюту своего ручного орангутанга, купленного где-то по дороге, положил на тетрадь с записями капитан-лейтенанта чистый лист бумаги и усердно принялся пачкать его чернилами. Орангутанг с интересом наблюдал. Повозившись с пером, граф взял измазюканный листок и удалился. Обезьяна принялась обезьянничать: взяла чернильницу и уделала бумаги Крузенштерна до полной нечитаемости…

Крузенштерн, простите за вульгарность, на стену лез от такого попутчика, но сделать мало что мог: в отличие от «купчишек» и «штафирок», перед ним был граф и офицер старейшего в России гвардейского полка. Власти у капитан-лейтенанта хватало только на то, чтобы на денек-другой, не больше, посадить проказника под домашний арест в его каюту. Отсидев, Толстой опять принимался за свое, доставая еще и Резанова.

Когда посольство вернулось из Японии на Камчатку, от графа с превеликим облегчением избавились и Резанов, и Крузенштерн…

История эта обросла многочисленными легендами, которые с большим удовольствием расцвечивал сам Толстой. По кружившим в Петербурге рассказам, граф настолько достал Крузенштерна, что тот высадил его то ли на необитаемый остров, то ли на «оскаленные» аляскинские берега, в общем, в глухие места, где Толстой за неимением пропитания вынужден был съесть своего орангутанга. Впрочем, некоторые про Толстого и обезьяну рассказывали и похлеще, упирая на то, что орангутанг был женского пола… Потом Толстой якобы наткнулся на неких «дикарей», которые его выбрали своим вождем и татуировали с головы до ног.

Все эти истории — большей частью чистый вымысел. Толстого попросту «списали на берег» на Камчатке: Крузенштерн заявил, что более видеть его не желает, благо посольство завершилось, и о Толстом он более заботиться не обязан. А Резанов велел графу возвращаться в Петербург, в свой полк, сухопутным путем через Сибирь…

Что происходило далее, достоверно неизвестно. Очень похоже, что Толстой все же из жажды приключений добрался до Аляски (скорее всего, на заходившей туда «Неве» Лисянского, либо на одном из судов Российско-Американской компании. Какая-то алеутская татуировка у него все же появилась тогда на груди (хотя «наколки с головы до пят» — откровенное преувеличение). В Петербург он привез немаленькую коллекцию аляскинских диковинок: оружия, предметов обихода. На родине граф получил кличку Американец, сопровождавшую его до самой смерти.

Когда он возвратился в Петербург, туда уже дошли известия о художествах графа на «Надежде». Толстого по приказу свыше моментально тормознули на заставе и отправили служить в гарнизон Шейшлотской крепости — что для гвардейца-преображен-ца было наказанием нешуточным. Через два года, правда, по заступничеству влиятельной родни вернули в полк. Толстой участвовал в русско-шведской войне, после ее окончания ввязался в Прибалтике в парочку шумных дуэлей — и его вновь остановили на Петербургской заставе, ненадолго посадили в крепость, а потом разжаловали-таки в рядовые. В каковом невеликом чине и выперли в отставку.

В 1812 г. граф поступил на службу в качестве простого ратника московского ополчения. Воевал до безумия храбро, получил назад и чин гвардии поручика, и отобранные у него ордена, участвовал в Бородинской битве, где получил ранение в ногу, дослужился до полковника и был награжден Св. Георгием 4-й степени. Вышел в отставку и поселился в Москве.

Вся его дальнейшая жизнь — череда кутежей, карточной игры на огромные суммы и бесконечных дуэлей. Граф, как уже говорилось, нисколечко не скрывал, что плутует в карты — и, когда с ним кое-кто отказывался по этой причине играть, требовал «продолжения банкета», грозя, что иначе партнеру «башку подсвечником расшибет».

Однажды, впрочем, коса нашла на камень. После окончания очередной игры Толстой объявил, что дворянин Нащокин должен ему двадцать тысяч рублей. Нащокин платить отказался, уверяя, что Толстой эту сумму выдумал из головы. Тогда Американец достал из кармана заряженный пистолет, выложил его на стол и дал Нащокину десять минут на размышление: либо платит, либо — пуля в лоб.