Елена Прудникова - Берия, последний рыцарь Сталина

Вторым роковым событием как раз и стало назначение наркомом внутренних дел Николая Ежова.

Знавшие его до того времени люди характеризовали Ежова как человека тихого, скромного и внимательного. Как исполнитель он был идеален. И. М. Москвин, начальник Орграспредотдела ЦК, у которого Ежов одно время работал, характеризовал его так: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным: он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда надо остановиться. Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить».

Предполагалось, что Ежов, как человек чрезвычайно исполнительный и аккуратный, будет точно проводить политику властей, всецело находясь под влиянием Политбюро. Его назначение на пост наркома было воспринято как признак «оттепели». Кто мог предполагать, что, оказавшись во главе органов, Ежов начнет работать под влиянием не Политбюро, а своего заместителя Фриновского? Новый нарком не имел ни малейшего опыта чекистской работы – на кого еще он мог опереться, как не на первого зама, опытнейшего чекиста? И Фриновский начал вводить своего наркома в курс дела – в меру собственного разумения. А остановить Ежова было уже некому…

Фриновский был человек безудержный, жестокий и абсолютно беспринципный. Как вспоминает тот же Шрейдер: «Когда Ежов получил указание свыше об аресте Ягоды и надо было направить кого-нибудь для выполнения этого приказа, первым вызвался бывший ягодинский холуй Фриновский, с готовностью выкрикнувший: “Я пойду!” Фриновский не только возглавил группу работников, ходивших арестовывать Ягоду, но рассказывали, что он первым бросился избивать своего бывшего покровителя».

Аппарат НКВД, с такими привычками и под таким руководством, быстро сделал из неопытного наркома марионетку. С другой стороны, тому новая работа пришлась по душе. Получив неограниченную власть над всецело зависящими от него арестованными, он раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Николай Иванович оказался чрезвычайно жестоким человеком, причем свирепость проявлял не столько в интересах дела, сколько из чистого садизма. На допросах зверствовал, самолично бил подследственных. Присутствовал при расстреле Ягоды и даже собирал пули, вытащенные из тел казненных лидеров партии.

«Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим – казним, кого хотим – милуем. Вот вы – начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы – это все. Нужно… чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области». [22]

Фактически, подобными заявлениями Ежов открыто поставил органы над партией и государством. Мистер Оруэлл сыграл с нашим массовым сознанием злую шутку: после него СССР 30-х годов стал казаться гораздо более управляемым, чем был на самом деле. А реально тогда не было никакого всевластия Сталина – оно появилось лишь после 1938 года, до того же стол заседаний Политбюро был установлен отнюдь не на тверди, а качался на штормовых волнах мятежного партийного моря. К середине 1938 года в регионах местное начальство НКВД подмяло под себя партийные органы – кто им мешал завести дело на любого партначальника, хоть на самого первого секретаря? А от области до всей страны – шаг-другой по структурной лестнице.

Неожиданное подтверждение моим изысканиям отыскалось в мемуарах Павла Судоплатова. «Полную правду об этих событиях (имеется в виду снятие и арест Ежова. – Е. П .), которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берии, – вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств». [23]

Может быть, товарищи из Ярославля и Казахстана действительно написали свои письма по наущению Берии – хотя едва ли об этом могли знать его секретари… Но с чего Судоплатов решил, будто эти обвинения – клеветнические? «Поплывшие» от власти и безнаказанности чекисты ежовско-фриновской команды уже не могли остановиться, и естественным продолжением их деятельности как раз таки и был государственный переворот…

Трудно сказать точно, когда в Кремле стали осознавать происходящее. Вероятно, где-то в первой половине 1938 года. Но… осознать осознали, а что делать-то? К тому времени правительство давно уже стало заложником НКВД. Меч революции превратился во взбесившийся танк, который мчится вперед, давя траками все живое. Его надо было остановить, пока он не уничтожил все вокруг себя. Но каким образом ?

Остановить танк можно двумя способами. Например, уничтожить. А как это сделать технически? Даже если б Сталин захотел ликвидировать НКВД, у него не было необходимого аппарата, – во-первых. Не под пулемет же чекистов поголовно ставить, в самом-то деле? А во-вторых, как только взбесившееся ведомство почует угрозу, правительство будет мгновенно уничтожено – в отличие от Сталина, у НКВД аппарат как раз таки имелся.

Второй способ – посадить на «водительское место» своего человека, причем такого уровня профессионализма, чтобы он смог справиться с управлением. Тут нужен не просто верный человек, а профессионал высочайшего класса, знающий работу «от» и «до», который и руководить умеет, и имеет опыт практической работы, чтобы ни один следователь не смог навесить наркому лапши на уши. А еще он должен быть смелым, чтобы не побоялся схватиться с монстром, быть непьющим, интеллектуальным и достаточно гордым, чтобы ему западло было участвовать в кровавых игрищах НКВД…

Едва ли у Сталина был большой выбор подобных людей. Хорошо, что один нашелся, и тут уж стало не до выяснения, какую он должность занимает, как себя на ней проявил и как себя проявит на новом поприще.

Кажется, эта версия вполне отвечает на вопрос, заданный в начале главы, не правда ли?

«…Я… хочу сказать “не приведи Господь”, чтобы кто-то подумал, что я взялся за перо, дабы оправдать, обелить, реабилитировать, попросту говоря, отмыть о людской крови Лаврентия Берия. Отнюдь! Во-первых, это не моя задача, а во-вторых, это и невозможно, даже если сильно захотеть».