Шарль Диль - Византийские портреты

* * *

Анна Савойская была побеждена. Никогда не могла она простить победителю свое поражение. И он хорошо это чувствовал. Поэтому первой его заботой было распустить итальянский двор императрицы, отослать всех этих иностранцев, всех этих женщин, сделавших гинекей вечным очагом интриг. Кроме того, он постарался освободить юного императора от пагубного влияния его матери, отправив его жить в Салоники. Это был напрасный труд. Царица навсегда затаила в себе злобу и обиду. Преисполненная презренья к Кантакузину и его друзьям, полная глухой вражды, она все время оказывала упорное противодействие новому правительству. Кантакузин говорит где-то о дружбе, какую она ему выказывала. Трудно поверить, чтобы она была искренна и что он сам мог считать ее таковою. Правда, что когда в 1351 году сын ее Иоанн, подобно ей втайне ненавидевший нового императора, задумал отправить от себя свою жену, чтобы жениться на сестре сербского царя Стефана Душана и с помощью этого иноземца начать войну с Кантакузином, Анна, по просьбе последнего, согласилась принять посредничество, чтобы уничтожить затруднение: она отправилась в Салоники и, как говорит один современник, "порвала все интриги, словно паутину".

Но это просто потому, что она находила преждевременной выходку своего сына и в затруднительном положении Кантакузина увидала предлог вырвать у него обещание возможного в будущем отречения. Но, как и сын ее, она ждала отмщения. И получила его в 1354 году.

При поддержке латинян Иоанн Палеолог захватил Константинополь и принудил своего тестя отречься от престола. Выказав странное для такого честолюбца смирение, Кантакузин без всякого сопротивления удалился в монастырь, и жена его, мужественная и умная Ирина, могла не без иронии сказать: "Если б я некогда обороняла Дидимотику (где она прославилась удивительной обороной в 1342 году), как вы обороняли Константинополь, вот мы уже двенадцать лет спасали бы наши души". {392}

Кантакузин, несмотря на свои выдающиеся качества, Анна Савойская, благодаря всем ошибкам своего правления, оба несут тяжелую ответственность за упадок и окончательную гибель Византийской империи. Оба одинаково и тяжко погрешили, допустив, что из-за их соперничества разразилась бесконечная междоусобная война, а главное, тем, что призывали злейших врагов империи, и, быть может, великий доместик, способный предвидеть последствия своих поступков, еще более выходит тут виновным, чем бестолковая и беззаботная императрица. Никогда до него не было видано, чтобы византийская царевна выходила замуж за мусульманина; никогда до него никто не видал, чтобы турки приходили чуть не селиться во Фракии и чтобы церковные сокровищницы употреблялись на удовлетворение требований неверных. При нем все это увидали, и еще более того. Григора рассказывает, что в самом императорском дворце турки, с которыми обращались как с друзьями, позволяли себе всякие вольности; во время церковных служб они танцевали и пели, к большому соблазну христиан. Они, конечно, хорошо понимали, что они хозяева положения и что гражданская война была выгодна для них одних. Они судили верно. Через сто лет после этого Константинополь был взят. Святая София разграблена и полумесяц на долгие века заменил крест. Царствование Анны Савойской заключало в себе хоть не прямые, но несомненные причины, приведшие к этой окончательной катастрофе. И есть полное основание жалеть о том, что, в противоположность стольким западным принцессам, царствование которых прошло в Византии неслышно и незаметно, Анна хотела и могла играть роль, но сыграла ее плохо, ибо не обладала для того достаточным разумением. {393}

ГЛАВА IX. БРАКИ ПОСЛЕДНИХ ПАЛЕОЛОГОВ

В часовне дворца Рикарди во Флоренции, которую Беноццо Гоццоли расписал в 1457 году для Пьеро Медичи, в целом ряде прелестных фресок изображено шествие царей-волхвов по полям флорентийским. Свежестью красок, изяществом компоновки, яркостью изображения жизни высшего сословия XV века, которую они воскрешают перед нами, это произведение одно из самых чарующих, какие оставило нам раннее Возрождение. В нем есть еще другая прелесть: большинство лиц, изображенных художником в его живописи, - портреты членов семьи Медичи, а также знаменитых гостей, которых с почтительным любопытством Флоренция принимала за несколько лет перед тем, по случаю собора 1439 года. На одной стене изображен патриарх Константинопольский Иосиф, сидящий на муле и окруженный монахами; на другой - император Греческий Иоанн VIII Палеолог, верхом на белом коне в великолепной сбруе, необыкновенно изящный в своем длинном зеленом одеянии, с большими золотыми вышивками, в шапочке с приподнятыми полями, накрытой золотой короной. Еще известны другие памятники, знаменитая медаль Пизанелло, барельефы, вылепленные Филарете на дверях собора Святого Петра, наконец, прекрасный бронзовый бюст, недавно открытый, на котором тот же Филарете с необычайной силой жизненности изобразил несколько экзотические черты византийского царя, и все это говорит нам о том глубоком впечатлении, какое произвело в Италии посещение Иоанна Палеолога, о воспоминании, какое оставило по себе великолепие его блестящей и живописной свиты. Но не этим одним ограничились сношения греческого монарха с Западом, есть другие, нагляднейшим образом иллюстрирующие отношения, существовавшие между греками и латинянами в эпоху последних Палеологов, накануне окончательной катастрофы, в которой должна была погибнуть Византийская империя.

I

Иоанн VIII был старшим сыном того самого Мануила II, который, несомненно, может считаться одним из лучших и замечательнейших среди последних монархов, царствовавших в Византии. В 1415 году отец женил его на дочери великого князя Москов-{394}ского, одиннадцатилетней девочке, названной по приезде ее в Константинополь Анной. Но в 1418 году юная княжна погибла во время чумы, опустошившей столицу, от которой умер также и сын султана Баязета, любопытная история которого рассказана летописцем Дукою. Отправленный в Византию в качестве заложника, он был воспитан вместе с наследником престола Иоанном и так пристрастился к эллинской литературе и цивилизации, что во что бы то ни стало хотел обратиться в православие. Опасаясь осложнений, царь Мануил не соглашался исполнить просьбу молодого человека; но когда мусульманин заболел и, чувствуя, что конец его близок, стал вновь настаивать на крещении, прибавляя, что царь своим отказом явится причиной его вечного проклятия, император не решился дольше противиться желанию неверного. Он хотел сам быть его крестным отцом, и когда на другой день по совершении таинства неофит умер, он велел с честью похоронить его в церкви Святого Иоанна в Студийском монастыре.