Шарль Диль - Византийские портреты

Трудно найти анекдот, более характерный. Он показывает в одно и то же время полный скептицизм, с каким здравый смысл греков относился к наивным и грубым судебным приемам, придуманным Западом, и непомерную гордость византийцев, чувство-{239}вавших за собою многовековую культурную традицию, то, что они не были, выражаясь одним словом, варварами. Вот решающее слово, объясняющее все. Между "римлянами, сыновьями римлян" и латинянами "варварами", не могло быть согласия; законы, годные для грубости одних, не могут быть годными для утонченной культуры других; грубый эмпиризм их правосудия не может идти параллельно с законодательной системой, мудро выработанной константинопольскими юристами. Греки могут по необходимости сближаться с людьми Запада; они отлично сумеют при желании усвоить тот или иной из их обычаев. Несмотря на преходящие союзы, несмотря на временные заимствования, основное презрение сохраняет свою силу при ясном сознании разительного превосходства "римлянина" перед "варваром". По некоторым, чисто внешним чертам могло показаться, что Византия преобразовалась вследствие столкновения с латинянами. В сущности, она пребывала неизменной в своей традиционной гордыне, совершенно не понимая и не желая понимать новый дух, веявший с Запада. {240}

ГЛАВА II. АННА КОМНИНА

I

В декабре 1083 года императрица Ирина Дука, жена Алексея Комнина, готовилась к родам в покоях Священного дворца, называвшихся Порфировой комнатой, где по старинному обычаю должны были являться на свет императорские дети, называвшиеся поэтому порфирородными. Время родов близилось, но царь, задержанный войной с норманнами, не был тогда в Константинополе. Тогда у молодой женщины явилась красивая мысль: чувствуя первые приступы болей, она осенила себе живот крестным знамением и проговорила: "Подожди еще, дитя мое, пока не вернется твой отец". Мать Ирины, особа рассудительная и мудрая, услыхав эти слова, крайне рассердилась: "А если твой муж не вернется раньше как через месяц? Разве ты можешь это знать? И как же ты до тех пор будешь бороться с муками?" Однако дальнейшее показало, что молодая женщина права. Через три дня Алексей возвратился в свою столицу как раз вовремя, чтобы принять в свои объятия родившуюся у него дочь. Так появилась на свет, отмеченная чудесным предзнаменованием при самом рождении, Анна Комнина, одна из самых знаменитых, самых замечательных византийских царевен.

Рождение этого ребенка, появившегося чудесным образом, было встречено с необычайной радостью. Помимо того, что империя получила наследницу, событие это блестящим образом закрепляло брак, заключенный между Алексеем и Ириной шесть лет назад исключительно из видов политических, а никак не по любви, и через это упрочивалось при дворе до тех пор очень ненадежное влияние молодой монархини. Поэтому родные Ирины, "обезумев от радости", громко выражали свое довольство; в официальных церемониях, какими было в обычае праздновать рождение императорских детей, а также и в подарках, сделанных по этому случаю войску и сенату, была проявлена необычайная роскошь, свидетельствовавшая о всеобщей радости. На голову маленькой царевны, когда она еще была в колыбели, уже надели императорскую корону; имя ее произносилось в ритуальных возгласах, какими в Византии приветствовали монархов; в то же время ее обручили с Константином Дукой, сыном лишенного престола императора Михаила VII, за которым Алексей Комнин, похищая у него власть, должен был, из уважения к законности, обязаться сохранять принадлежащие ему права. Таким образом, с самого раннего детства Анна Комнина, {241} "рожденная в порфире", могла мечтать, что настанет день, когда она императрицей взойдет на великолепный трон кесарей.

Ребенок воспитывался матерью своей Ириной и будущей своей свекровью, царицей Марией Аланской, и на всю жизнь девочка сохранила память об этих первых радостных годах, представлявшихся ей впоследствии самыми счастливыми в ее жизни. Она обожала мать, и та в свою очередь выказывала старшей дочери особое предпочтение; она восхищалась хорошенькой женщиной с изящной фигурой, белоснежным цветом лица и прелестными голубыми глазами, какой была императрица Мария, и много лет спустя с глубоким волнением вспоминали, какую привязанность выражала ей эта прелестная царица, достойная резца Фидия или кисти Апеллеса, бывшая такой удивительной красоты, что, кто видел ее, приходил в совершенный восторг. "Никогда, - пишет Анна Комнина, - не видели в человеческом теле более совершенной гармонии. Это была живая статуя, предмет восторга для всякого человека, наделенного чувством красоты, или, вернее, это был воплощенный Амур, сошедший на землю". Не меньше любила девочка и своего будущего мужа, юного Константина. Это был прелестный мальчик, на девять лет старше ее, белокурый и розовый, с удивительными глазами, "сверкавшими из-под бровей, как драгоценные камни в золотой оправе". "Красота его, - говорит в другом месте Анна Комнина, казалось, была небесной, а не земной". И действительно, он умер преждевременно, едва достигнув двадцати лет, раньше чем был заключен брак, на который его маленькая невеста возлагала столько честолюбивых надежд. Всю свою жизнь Анна Комнина сохраняла нежную память об этом юноше, которого император Алексей любил как собственного сына, бывшего для нее самой предметом обожания и первой детской страсти; и много лет спустя, думая об этом Константине Дуке, "чуде природы, шедевре, созданном рукою Бога, казавшемся отпрыском золотого века, прославляемого греками", старая царевна с трудом сдерживала свое волнение, и слезы выступали у нее на глаза.

Вот среди таких нежных забот, любимая и лелеемая, росла маленькая Анна Комнина, и, чтобы понять ее, небесполезно познакомиться с тем, что представляло из себя в конце XI века воспитание византийской царевны.

Редко любовь к литературе, и в особенности к литературе античной, была так распространена, как в Византии времен Комнинов. Именно тогда знаменитый своей необычайной ученостью Цец комментирует поэмы Гесиода и Гомера, Иоанн Итал, к великому соблазну православной церкви, принимается опять после Пселла за изучение Платона, а лучшие писатели эпохи, всецело проник-{242}нутые древними образцами, наперебой стараются в своих произведениях подражать наиболее знаменитым греческим писателям, и самый язык, утончаясь, своим несколько деланным пуризмом старается воспроизводить строгую прелесть аттической речи. При таком возрождении классической культуры царевна императорского дома, особенно если она была, как Анна Комнина, исключительно умна, не могла больше довольствоваться скудным образованием, дававшимся раньше византийским женщинам. У нее были лучшие учителя, и она воспользовалась их уроками. Она училась всему, чему только можно было учиться в ее время: риторике и философии, истории и литературе, географии и мифологии, медицине и естественным наукам. Она читала великих поэтов древности, Гомера и лириков, трагиков и Аристофана, таких историков, как Фукидид и Полибий, таких ораторов, как Исократ и Демосфен; она читала трактаты Аристотеля и диалоги Платона, и знакомство с этими знаменитыми писателями научило ее искусству хорошо говорить и "утонченнейшему эллинизму". Она была способна легко цитировать Орфея и Тимофея, Сафо и Пиндара, Порфирия и Прокла, стоиков и академиков. "Квадриум" (четыре науки) не составлял для нее тайны: она знала геометрию, математику, музыку и астрологию. Великие боги языческого мира и прекрасные легенды Эллады были близки ее душе; естественно, что она приводит в своих произведениях Геракла и Афину, Кадма и Ниобею. Она знала также историю Византии и географию и до известной степени интересовалась античными памятниками: более того, она умела при случае рассуждать о военных делах и обсуждать с врачами лучшие способы лечения. Наконец, эта византийка, как кажется, - довольно еще редкое явление на Востоке того времени, - знала даже по-латыни.