Руслан Скрынников - Борис Годунов

Энтузиазм провинциальной служилой мелкоты помог Борису преодолеть колебания в среде столичного дворянства. Как только провинция сыграла свою роль, ей пришлось отступить в тень. С окончанием серпуховского похода правитель немедленно распустил по домам «детей боярских всех московских городов» и ратных людей, а всем столичным чинам – «боярам, и окольничим, и приказным людям, и столникам, и стряпчим, и жилцам, и дворянам болишм, и дворянам из городов всем» – указал идти к Москве. Столичные чины, включая «городовой выбор* (власти периодически комплектовали «выбор» из ^лучших.V провинциальных дворян), несли службу в Москве, а потому их и вызвали в «царствующий град».

Возвращение высших дворянских чинов в столицу создало потенциальную возможность для возобновления работы представительного Земского собора. Однако трудно сказать, в какой мере власти использовали эту возможность. Предположение о том, что летом 1598 года деятельность избирательного собора вступила в решающую фазу, опирается главным образом на дату – 1 августа – в тексте утвержденной грамоты последней редакции. Однако подложность этой даты выяснена выше.

Патриарх Иов ждал возвращения Годунова из серпуховского похода и тщательно готовился к этому торжественному моменту. К июлю канцелярия завершила сбор подписей под текстом апрельской утвержденной грамоты. В списках членов священного собора, составленных в апреле 1598 года, значилось!15 лиц. К лету документ скрепили своими подписями 126 иерархов, многие из которых не числились в начальном списке. Грамоту подписали сразу два игумена Снетогорского монастыря, два вяжец-кнх игумена и т. д. Очевидно, ни списки, ни подписи утвержденной грамоты не отражали реального состава собора на какой-то один период времени.

Провинциальные церковники подписывали грамоту по мере их приезда в Москву. Со столичным духовенством дело обстояло иначе.

Согласно перечню, «у утвержденной грамоты» были 19 старцев из столичных соборов и монастырей. Ничто не мешало властям отобрать подписи у этих лиц, находившихся по большей части в Кремле. Почему же шестеро из них не подписали грамоту? Почему на грамоте нет руки благовещенского протопопа, исполнявшего роль царского духовника? Может быть, протопоп отказался скрепить грамоту об избрании Бориса либо фактически не был приглашен на патриарший собор? Не является ли все "JTO косвенным указанием на то, что патриарху не удалось добиться полного послушания даже от кремлевского духовенства?

Патриарх привлек для удостоверения апрельской грамоты не только князей церкви и настоятелей главных монастырей, но и несколько десятков монахов и священников, никогда прежде не участвовавших в деятельности священного собора. На избирательном соборе присутствовало множество второстепенных лиц, но зато отсутствовали некоторые самые известные и влиятельные иерархи. В июле патриаршая канцелярия пыталась объяснить этот факт тем, что она составила списки не по степенным книгам (их не нашли в спешке), а «памятию». Такому наивному объяснению никто не поверил. В самом деле, как могли власти запамятовать о казанском митрополите Гермогене и его архимандритах? В официальной иерархии Гермоген считался третьим лицом после патриарха. Но его не пустили в Москву из-за нелояльного отношения к Борису. В июле Иов выступил с неопределенным обещанием насчет того, что Гермоген и его помощники получат возможность подписать утвержденную грамоту, когда царь Борис сочтет нужным вызвать их к себе.

Так формировался и так действовал священный собор, служивший одной из руководящих курий избирательного Земского собора Бориса Годунова.

В июле патриаршая канцелярия дополнила утвержденную грамоту указанием на то, что на избирательном соборе вместе с патриархом заседали «бояре князь Федор Иванович Мстиславский да и все… бояре, и окольничие, и дворяне, и дьяки, и гости, и лучшие торговые люди ото всея земли Российского государства». Приведенные строки могли бы служить решающим доказательством того, что в июле соборное совещание возобновило свою деятельность. Более того, в его работе впервые приняло участие официальное руководство Боярской думы в лице Мстиславского, вследствие чего совещание превратилось в традиционный и полномочный собор.

Степень достоверности июльской приписки к тексту утвержденной грамоты, однако, не вполне ясна. Приписка отразила либо подлинные факты, либо неосуществленные проекты и замыслы патриаршей канцелярии. Если бы Мстиславский с товарищами заверили документ, сомнения отпали бы сами собой. Но в том-то и беда, что в тексте апрельской грамоты нет ни одной боярской подписи. Это тем более удивительно, что канцелярия (согласно тексту приписки) намеревалась передать документ на подпись также дворянам и приказным людям. Намерение ее так и не осуществилось.

Примечательно, что даже в июле патриаршая канцелярия не-считала необходимым привлечь к подписанию утвержденной грамоты низшие курии Земского собора, включавшие детей боярских и представителей земства – купцов и посадских людей.

Патриарх ухватился за мысль о составлении утвержденной грамоты, когда у него вышел конфликт с руководителями Боярской думы. Подписание грамоты могло заменить церемонию присяги в думе. Надобность в таком документе уменьшилась, когда Годунов добился от бояр послушания. В июле утвержденную грамоту окончательно сдали в архив. Серпуховский поход смел последние преграды на пути к общей присяге.

Вековой обыч?.й предписывал приводить к присяге в зале заседания высшего государственного органа – Боярской думы. Церемонией могли руководить только старшие бояре. Дума цепко держалась за старину. Но Борис не посчитался с традицией и велел целовать себе крест не з думе, где у него было слишком много противников, а в церкви, где распоряжался преданный Иов.

Москва целовала крест «в пору- жатвы», то есть в конце июля – августе. Участник церемонии Иван Тимофеев рассказывает, что собравшиеся в Успенском соборе москвичи громко выкрикивали слова присяги, так что от их воплей не слышно было молитв и приходилось затыкать уши. По словам того же автора, население собралось в соборе потому, что боялось ослушаться грозного предписания.

Текст летней присяги разительно отличался от мартовского текста. Весною власти многословно убеждали подданных в законности избрания Бориса. Теперь они ограничились лишь пространным перечнем обязанностей подданных по отношению к «богоизбранному» царю. Подданные обещали «ни думати, ни мыслит, ни семьи-тись, ни дружитись, ни ссылатись с царем Семионом» и немедленно выдать Борису всех, кто попробует «посадит Семиона на Московское государство». В этом пункте, отсутствовавшем в мартовском тексте, заключался основной политический смысл нового акта. Ловким ходом Годунов окончательно разрушил планы оппозиции, замышлявшей передать трон «царю» Симеону. Летняя присяга аннулировала постановление Боярской думы об избрании Симеона.