С.С. Балашов - Алексеевы

Любила Анна Сергеевна не торопясь разложить несколько пасьянсов, чем вчера и занялась после ужина, а я показал незнакомый ей пасьянс под пикантным названием «Аборт» – как говорили мне, якобы любимый Леонидом Витальевичем Собиновым. Пасьянс требовал внимания, создания некоторой умозрительной комбинации при его раскладке и выходил довольно редко. Когда я показывал пасьянс, он сошелся, после чего тетя Нюша под моим руководством тоже стала его раскладывать – он не вышел… Она во второй раз разложила пасьянс – опять неудача. Тогда, дабы тетя Нюша лучше уяснила новый пасьянс, я еще раз его разложил, а она внимательно смотрела и задавала вопросы – пасьянс вышел. Ободренная результатом, тетя Нюша взяла у меня карты и стала сама раскладывать злополучный пасьянс, я же пожелал ей спокойной ночи и пошел спать; когда, закрывая дверь в комнату, где меня поселили, я обернулся, мне запомнилась фигура маленькой старушки в халате, чуть склоненная над столом, на котором тетя Нюша продолжала раскладывать «упрямый» пасьянс.

Выйдя в сад, я немного постоял на утреннем солнышке, а затем, обогнув дом тети Нюши, вышел к коттеджу, низенькому домику, который занимали дядя Володя (Владимир Сергеевич) и его внучка Леличка (Елизавета Владимировна), недавно вышедшая замуж за кинооператора, впоследствии – кинорежиссера Али Атакшиева, того самого, что сделал нашумевший фильм «Аршин мал-алан» с певцом Рашидом Бейбутовым в главной роли.

Заглянув с дорожки сада через открытую дверь внутрь коттеджа, я увидел дядю Володю, сидящего за столом, пьющего утренний чай с теплыми хрустящими хлебными тостами, подсушенными на тут же стоящей на столе небольшой электрической печке.

Не заходя внутрь, я поздоровался с дядей Володей, и мы стали о чем-то разговаривать – вероятнее всего о его любимых, собираемых им испанских песнях, к которым он делал поэтические переводы, после чего отдавал песни для разучивания и исполнения в концертах своей любимице Марии Николаевне Шаровой (певице Оперного театра К. С. Станиславского), с мужем которой, басом этого же театра Алексеем Дмитриевичем (Алешей, как звал его Владимир Сергеевич) и молодым его братом Всеволодом Степановым дружил. Кстати говоря, Алексей Дмитриевич Степанов был великолепный фотограф-любитель, и ему мы все обязаны целым рядом прекрасных, редких фотографий стариков Алексеевых – Владимира Сергеевича, Константина Сергеевича Станиславского (в том числе его фотографией на смертном ложе), Зинаиды Сергеевны Соколовой и Марии Сергеевны Севастьяновой (конца тридцатых годов).

Пока мы беседовали, из внутренних комнат коттеджа появилась заспанная Леличка в халате, накинутом на голое тело и не застегнутом. Увидав меня, она заговорила со мной, как всегда экспансивно и темпераментно: «Дед Пахом, дед Пахом, ты вчера слушал „Фиалку Монмартра“? Правда замечательно! Посмотри, я тебе сейчас исполню „Карамболину“„, и Леличка тут же запела и стала танцевать, в развевающемся халате, при каких-то „па“ поворачиваясь ко мне спиной, нагибаясь и откидывая кверху полы халата, так, что временами мне была видна ее голая попа! В это время появился ее молодой муж Али, с которым я еще не был знаком; на лице его было написано явное неудовольствие, а дядя Володя, видя все это, в ужасе лепетал: „Леличка, Леличка, что ты делаешь, что ты делаешь…“ и больше ничего произнести не мог, а та продолжала петь и танцевать, как говорят, «с полной отдачей“! Я, конечно, страшно смутился и не знал, куда глаза девать…

Все, что Леличка делала, когда что-нибудь представляла или, слегка захлебываясь словами, рассказывала, было импровизационно, темпераментно и, главное, талантливо.

Тут кто-то пришел за мной – звать к завтраку. Когда, миновав веранду, я оказался в столовой и поздоровался со всеми, в первую очередь с тетей Нюшей, она ворчливым голосом мне сказала: «Ну, племянничек, удружил ты мне, показал пасьянсик… Я до пяти часов утра хлопала картами, а он так и не вышел – ни разу!».

В то комаровское лето 1934 года запомнилась мне десятилетняя девочка, какая-то хрупкая, скорее даже некрасивая, но очень женственная и тихая, обаятельная Танюша Штекер или Танча, как ее все называли, внучка тети Нюши, дочка умершего Води (Всеволода Андреевича) Штекера и Ксении Дмитриевны (урожденной Арбатской).

Тетя Нюша всячески обхаживала своего младшего, горячо ею любимого больного туберкулезом сына Володю Красюка, продляя ему жизнь и всеми возможными способами борясь с его страшной болезнью. Сколько ее детей умерло от наследственного туберкулеза – Водя, Сережа, Соня, теперь вот больны Дрюля (Андрей Андреевич Штекер, тоже в то лето живший в Комаровке) и Вова!

Меньше чем через два года, первого мая 1936 года не стало самой Анны Сергеевны, на почве плохой работы сердца сделалась у нее водянка, говорили тогда, что воду из нее удаляли чуть ли не ведрами. А 10 января 1937 года ушел из жизни еще совсем молодой, на 29-м году жизни, красивый и талантливый, похожий чем-то на К. С. Станиславского Володя Красюк – умер от милиарного туберкулеза легких; Милуша рассказывала, что когда его вскрыли, легких у него совсем не обнаружили, а были только пленки, приросшие к ребрам…

Из впечатлений пребывания тогда в Комаровке помню еще приезд красивой и эффектной женщины из рода Красюков, очень приятной, жившей в Тифлисе (если мне память не изменила); кажется, эта милая женщина была тетей Володи Красюка и в семье ее звали Катиш.

Довольно часто из Москвы приезжала Милуша, всегда нагруженная продуктами.

Как-то приехала актриса театра имени Вахтангова, некрасивая, не задиристая и, безусловно, очень талантливая – в чем я позднее убедился, посмотрев ее на сцене, Лена Понсова; ее остро гротесковую настоятельницу пансиона «Небесные ласточки» в оперетте «Мадемуазель Нитуш» Эрве, вероятно, не забуду до конца дней своих, впрочем, как и весь талантливый, яркий спектакль Рубена Николаевича Симонова, поставленный столь своевременно в конце ужасной войны и сразу вошедший в репертуар театра Вахтангова после окончания этой страшной человеческой бойни.

Конечно, Гоней и Китри я был представлен Лене Понсовой как «дед Пахом», что она тут же по-своему начала обыгрывать, стараясь уязвить мужское самолюбие застенчивого юноши; конечно, пошла задиристая словесная перепалка, из которой я вынес впечатление, что Понсовой очень хочется заставить меня за ней поухаживать, так как упор она делала на мою мужскую трусоватость. Наконец, в пылу умело «подогретого» мужского самолюбия, застенчивый юноша был вынужден поднять Лену на руки и начать целовать – конечно, она отбивалась, брыкалась, дрыгала ножками, но не очень уклонялась от моих губ, хотя своих не подставляла и нисколько не казалась обиженной…