Казимир Валишевский - Царство женщин

То были, конечно, успехи, но они не выкупали бездеятельности с реакционным направлением, господствовавшей во все время царствования сына Алексея. Уже одно перенесение правительственного центра в Москву угрожало неприкосновенности и будущности великого наследия, укрепленного Петром I на берегах Невы. В марте 1728 г. объявления, расклеенные по стенам древней столицы, угрожали «кнутом без милосердия» всякому, дерзнувшему заговорить о возвращении в Петербург. [115]Недавно пассивная, выражавшаяся фактически в бегстве крестьян «в мать тихую пустыню», – на материнское лоно безмятежной степи, – и духовно в углублении бояр в воспоминании прошлого, оппозиция реформам стала проявлять движение наступательное. Но, встав во главе реакции и задумав вернуться по наклонной плоскости, по которой вслед за Преобразователем скатилась вся старая Русь во время переворота великого царствования, «родовитые люди, именитые бояре» оказались не в состоянии выполнить и даже наметить какую-нибудь определенную программу. Между ними снова началась вечная история местничества, избитых фраз и отживших обычаев, плодивших бесцельные мечты. Свидетельства современников в этом отношении весьма красноречивы и убедительны по своему единодушию; это хор, в котором саксонец Лефорт, испанец Лирия и француз Маньян все поют в один голос:

Вот что говорит первый из них:

«Когда я смотрю на то, как управляется это государство в настоящее время, мне кажется, я вижу сон, после царствования деда. Уму человеческому трудно понять, каким образом такая сложная машина еще держится без помощи, без работы… Напрашивается сравнение (государства) с кораблем во власти бури, на котором лоцман и экипаж заснули или пьяны. Сложный механизм является игрушкой личной выгоды, безо всякой заботы о будущем, и кажется, что экипаж лишь ожидает сильной бури, чтобы воспользоваться остатками разбитого корабля… [116]

А вот отзыв Лирия:

«Все идет из рук вон плохо; император не занимается делами и не хочет о них слышать. Жалованье никому не платят, а Бог весть, что станется с казной Его Величества. Ворует каждый, кому не лень. Все члены Верховного Совета больны и по этой причине в этом собрании, душе здешнего Правительства, заседаний не происходит. Все подчиненные отделы также прекратили свою деятельность. Раздаются бесчисленные жалобы. Каждый творит, что ему вздумается. И никто не думает помочь беде, кроме Остермана, который не может один всюду поспеть. Мне кажется, что почва вполне созрела для революции… [117]

Мнение Маньяна не более лестно.

«Не существует более (у русского народа) ни правил чести, ни дружбы, ни благодарности; всем руководит с одной стороны полнейшее невежество, а с другой жажда скаредной наживы. Можно даже сказать, что это невежество еще усилилось, встречая поощрение в настоящее царствование. [118]

Посланник короля французского находился, однако, в весьма дружеских отношениях с представителями олигархической партии и во многих случаях их связывала общность взглядов. Может быть, на него невыгодно повлияли злоключения, испытанные им при въезде в Москву? Засадив в грязи карету, ему пришлось последний перегон совершить верхом на неоседланной лошади, взнузданной просто веревкой. Но допустим, что его слова не заслуживают внимания. Оставим в стороне всех свидетелей иностранцев, свидетелей сомнительных. Но вот еще один, местный уроженец, или почти что так, казак, прибывший в Москву по делам и добившийся там полного успеха. Следовательно, не может быть речи о неблагожелательности. Кроме того, его дневник сообщает нам много любопытных подробностей о жизни близ кремлевских стен. Он занимал в самой аристократической части Москвы, в Китай-городе, помещение, состоящее из трех домов, с амбаром и погребом, с платой за все по три рубля в месяц. Он приобрел английскую коляску за 22 руб. Купил материи на кунтуш по 60 коп. за аршин, шубу беличью за 2 руб. 60 коп. и восемнадцать пар соболей за 140 руб. К столу он имел осетра, двух лососей и десять стерлядей за 3 руб., фунт икры за 5 коп., фунт чая за полтину, фунт кофе за 60 коп. Он составил себе также библиотеку из шести книг польского издания, из которых «Speculum Saxonum» и «Политика» Аристотеля обошлись ему в 7 руб. 10 коп. К ним он добавил сочинение о строении земного шара за 50 коп.; русский «Синоптик» и два календаря за 1 руб. В лавке немца Морица нашел еще барометр за 1 руб. Затем он позаботился о своем здоровье, побывав у царского доктора Бидлоо, прописавшего ему декокт и пиявки и взявшего за совет четыре ефимка.

Дело его заключалось в том, чтобы помочь выпутаться из затруднительного положения отцу, полковнику, командовавшему полком и возбуждавшему жалобы своим командованием. Устроить дело удалось не сразу. Обратившись первоначально к архиепископу Феофану Прокоповичу и игуменье Олимпии Каховской, своим землякам, он не добился ничего. Большого успеха достиг он у секретаря коллегии иностранных дел, вначале согласившегося выиграть с него некоторую сумму денег в «Шнип-шнап», а затем принявшего подарок в тридцать червонцев. Но особенные чудеса произвели сорок червонцев, врученные секретарю Верховного Совета, так что к отъезду сына опальный полковник превратился в главного казначея Украйны. [119]

Не ясно ли обрисовывает такой простой случай нравственные качества правительства, прикрывавшегося именем Петра II и состоявшего из старинных приказных.

Один из иностранцев, издавший относительно положения современной России в общем далеко нелестные мемуары, Манштейн, однако, запротестовал против столь удручающих единогласных свидетельств и даже стал доказывать противное в настоящем панегирике, которым вдохновились в свою очередь и некоторые русские историки. «Лефорт, Маньян и Лирия были поверхностные наблюдатели. Их впечатления основаны на том, что они видели при дворе. Они не „ходили в народ“, по излюбленному выражению современных славянофилов. Если двору, удаленному из Петербурга, не нравилось господство олигархической партии, то у народа было полнейшее основание ценить ее благодеяния. Ему не приходилось более поставлять рекрутов в армию, переведенную на мирное положение и в них не нуждавшуюся; он платил меньше податей, так как у новой администрации было меньше нужд, чем при Петре I, а следовательно и менее требований». Такова точка отправления. Что касается свидетельств Манштейна, то их основания весьма легковесны. Родившись в 1711 г., автор мемуаров не мог быть достаточно проницательным наблюдателем в 1729 г. Кроме того, он не проживал в России, куда прибыл лишь в 1736 г. Я не намерен противоречить тому, что правительство Петра II, пока оно существовало, а в особенности, когда фактически, совсем прекратило свое существование, пользовалось любовью среди народа. Народ повсюду ребенок, и самое верное, если не самое честное, средство угодить детям – ничего от них не требовать, ни в чем их не останавливать, дать полную свободу их прихотям и природной лености. Позднее им придется раскаиваться, но в данную минуту они будут себя чувствовать на верху блаженства. И такое блаженное состояние верховники сумели создать для простого народа. Никто ничего не делал, а потому и от другого не требовал. В 1729 г. Верховный Совет отменил сбор подушной подати во время земледельческих работ. [120]Конечно это было превосходно, пока можно было обходиться без денег. Без них и обходились некоторое время, так как машина в бездействии топлива не требовала, и олигархия граничила в данном случае с анархией, в буквальном смысле этого слова, которым, впрочем, так часто злоупотребляют. Нет образа правления менее расточительного, чем этот, пока он существует. Продолжительность же его существования может быть различна. Организмы низшего разряда легко переносят отсутствие некоторых жизненных элементов и даже некоторых органов, лишение которых на высших ступенях животной лестницы влечет за собой смерть. Моллюск довольствуется малым и не умирает от ампутаций.