Казимир Валишевский - Царство женщин

Мардефельд не смутился этим, и обстоятельства подтвердили его оптимизм.

Победитель Бирона, Миних, был побежден Остерманом. Ни тот, на другой не имел способностей диктатора; оба были одинаково бессильны энергично взяться за власть, даже за ту, которая колебалась в слабых руках женщины, лишенной ума и воли. Анна Леопольдовна оказалась совершенно неумелой в делах управления, но ей хотелось управлять или хотя бы показывать вид, что она держит бразды правления; ее близкие, с Юлией Менгден во главе, хотели помочь ей, рассчитывая на великодушие иностранных посланников. Такое положение вещей давало достаточные основания для спокойствия Мардефельда, но было чревато угрозами для России.

Внутри дворца царствовала непоследовательность, о которой дает понятие следующий случай: только что Остерман успел устранить своего соперника, как сам сделался предметом серьезного обвинения, исшедшего из спальни Юлии Менгден. Статский советник Темирязев, неизвестно как проникнув в нее, обратил внимание фаворитки на то, что в манифесте, составленном «оракулом» во время принятия власти регентшей, не было упомянуто о правах на престолонаследие ее дочерей. Важное опущение, показывающее преступные намерения! Неожиданно вошедшая во время этого разговора Анна Леопольдовна, тут же повелела Темирязеву тайно составить два манифеста, в которых будет объявлено: в одном, что по смерти царствующего императора, в случае отсутствия брата, престолонаследницами должны быть его сестры, а в другом, что в таком же случае престолонаследницей будет его мать. Несчастный статский советник чуть не сошел с ума, но должен был тем не менее составить два противоречащие друг другу документа, выбрать между которыми помешало событие, положившее конец регентству Анны Леопольдовны. [332]

Когда она не вмешивалась в вопрос высшей политики или администрации такого рода решениями, она предоставляла служащим разных рангов предаваться их собственному вдохновению. Об этом Мардефельд пишет своему государю следующее:

«Нынешнее правительство самое мягкое из всех, бывших в этом государстве. Русские злоупотребляют этим. Они крадут и грабят со всех сторон и все-таки крайне недовольны, отчасти потому, что регентша не разговаривает с ними, а отчасти из-за того, что герцог Брауншвейгский следует слепо советам директора его канцелярии, некоего Граматина, еще более корыстного, чем отвратительный Фёнин, бывший секретарь Миниха». [333]

Россия Петра Великого имела силу переносить такое положение дел некоторое время, надеясь на будущее. Анна и ее сообщники совсем не думали о внутренней политике, но показывали вид, что следуют заветам Петра Великого. Их озабочивало плачевное состояние промышленности, и они назначали комиссию для его исследования. Они посылали молодых людей заграницу, чтоб приобрести там большую культурность. Но не находилось желающих ехать; в это царствование удалось отыскать только трех, и то двое были немцы. [334]

Европа, с которой правительство равняло себя, была более требовательна. По поводу трактата с Пруссией, подписанного 16 (27) декабря 1740 г. Миних получил кольцо в шесть тысяч талеров для жены, пятнадцать тысяч талеров для его сына и имение в Бранденбурге, а Юлии Менгден прислали портрет королевы, осыпанный бриллиантами. Благодаря фельдмаршалу собственноручным письмом Фридрих называл его «великим человеком», «героем» и «близким другом»; [335]он, конечно, совершал это не даром. Статья о наследовании Курляндией была, после падения Бирона, изменена настолько, что оставляла этот вопрос открытым. [336]На что решится Анна Леопольдовна? Под влиянием Линара ее личные симпатии клонились к Австрии. В Вене падение Миниха встретили как победу, тем более что оно открывало дорогу Вельгелю, который в эту минуту ехал к Фридриху, чтобы предложить ему помощь Франции. [337]Известно однако, что отважный соперник Марии-Терезии не торопился заключать такого союза, ибо из Петербурга Мардефельд посылал ему утешительные известия. Остерман принял управление иностранными делами, но Анна Леопольдовна постоянно вмешивалась, слушала Михаила Головкина, которого можно было купить за пятьдесят тысяч, и Юлию Менгден, особу, с которой можно было сделать все, что угодно за половину названной цены. Великий адмирал также не был настолько австрийцем, чтоб нельзя было надеяться склонить его, избрав только подходящие меры. Если не деньги, то портрет короля, несколько любезностей к его родным в Вестфалии легко послужили бы этой цели, тем более что причиной его приверженности к Австрии было желание привлечь герцога Брауншвейгского и уничтожить Миниха. [338]В конце года агент Фридриха считал свое дело выигранным. Деньги, бывшие в его распоряжении, помощь Юлии Менгден и других ее товарищей, цена которых была хорошо известна Фридриху, Анна Леопольдовна, совершенно запутавшая нить иностранных дел, – все это создало такое положение, что правительство регентства не могло уже следовать своим желаниям, или действовать на пользу России. Оно не послало на помощь победителю Мольвица двенадцатитысячного войска, но не могло также предоставить его в распоряжение Марии-Терезии, потому что нуждалось в нем для собственной защиты.

Из Стокгольма Бестужев давно извещал о военных приготовлениях, для которых, по его мнению, присылались пособия из Франции и, может быть, из Пруссии. [339]Но с его обыкновенным оптимизмом, он считал их слишком ничтожными, чтобы возбуждать опасения. Он видел, что шведы не торопились начать войну, но ошибался в отношении причины этого. На самом деле в Стокгольме выжидали в России новой дворцовой революции, которая могла быть благоприятной для планов, составленных двадцать лет перед тем. Самые разнообразные вести ходили тогда и принимались на веру. Предсказывали демонстрацию Леси в пользу Елизаветы! Говорили о скором приезде Морица Саксонского, за которого царевна якобы уже просватана; ожидали что он, во главе русской и шведской армии, встанет за ее права! Вследствие слишком долгого ожидания и внешних влияний, настроение так разгоралось, что в июне 1741 года, Бестужев должен был сознаться, в своей ошибке и неизбежности разрыва.

Предупрежденная своим поверенным, Анна Леопольдовна не нашла ничего лучшего, как обратиться к союзнику, на которого могла рассчитывать менее всего, так как сама дала ему повод не доверять ей. Она послала в Берлин жалобы на будто бы оказанные Швеции субсидии и даже на те, которые приписывались Франции. Накануне союза с этой последней страной, Фридрих должен бы помешать действиям ее, клонившимся к ущербу его другой союзницы. Конечно, король оправдывался. Его оскорбляли такими низкими «клеветами». Министр Подевильс писал: «Я знаю, что носятся разные слухи; утверждают, будто наш король шведам деньги дал, но я желаю, чтоб тот талер, который дан шведам, сгорел в моей душе», и почти гарантировал такой же нейтралитет со стороны Версальского двора. [340]Мы знаем теперь, насколько можно было этому верить. Начало войны между Россией и Швецией было одним из условий, предъявленных Фридрихом для осуществления союза с Францией. В июне 1741 г. он категорически объявил Валори, что не исполнит своего обещания, если шведы не начнут тотчас же компанию. [341]Угроза подействовала, и война была объявлена. Предлогом разрыва было несоблюдение Россией статьи 7-й Нейштадтского трактата, говорившей об обещании не вмешиваться во внутренние дела соседки, убийство Сен-Клера и несколько менее важных вещей.