Джакомо Казанова - Мемуары

— Увидала она графа в этот день?

— Он явился только на следующий день вечером.

Нина встретила его хохотом, иронически поздравила его с успехом. «Эта мера, — прибавила она, — оградит кавалера от нападений его врагов». Граф сухо отвечал ей, что ваш арест не имеет ничего общего с ночным приключением. Когда весь город узнал о том, что вас посадили в башню, все старались узнать причину этого. Нина напрямик спросила об этом вице-короля, который отвечал, что ваш паспорт подложный.

— Но если граф не участвовал в моем аресте, то кто донес на меня?

— Пассано, потому что его посадили в одно время с вами. Когда ваш паспорт был найден настоящим, Пассано был отправлен в Вену, с тем, вероятно, чтобы уберечь его от заслуженного наказания. В самый день вашего освобождения Нина собиралась отправиться в оперу и вообразила, что вам запрещено всякое сообщение с нею, но уверяла, что если у вас хватит смелости добраться до нее, то она с удовольствием убежит с вами. Когда она узнала о вашем приезде во Францию, она все рассказала вице-королю, который сделал вид, что ничего не знает. Поблагодарите поэтому небо, что вы оставили эту ужасную страну живы и здравы, ибо ваши отношения к Нине непременно обошлись бы вам ценою жизни…

В Марселе меня ничего не удерживало; я уехал в наемной карете прямо в Турин, через Антибы и Ниццу. Мои туринские друзья встретили мое прибытие скверным комплиментом: если верить им, я страшно постарел. Правда и то, что мне было уже сорок пять лет; это обыкновенно возраст успокоения, но для меня это все еще был возраст удовольствий и деятельности. Я рассказал о моем проекте отправиться в Швейцарию, чтобы приступить к печатанию на собственный счет моего опровержения книги Амело. Все подписались на сочинение: граф Лаперуз удержал за собой пятьдесят экземпляров, за которые заплатил вперед. У него я познакомился с кавалером Л…, английским посланником, очень милым человеком, богатым, известным гастрономом, и в этом качестве всем симпатичным, и в особенности дорогим для одной балерины, некой Карпиони.

Я недолго оставался в Турине и оттуда направился в Лугано. Типография этого города и управляющий ею пользовались прекрасной репутацией; к тому же тут мне нечего было бояться цензуры. Сейчас же после приезда я отправился к управляющему г-ну Аньелли; мы условились насчет печатания.'В шесть месяцев издание удачно было окончено и пущено в продажу; все издание разошлось в один год. Главною моею целью при составлении этого сочинения было примириться с государственными инквизиторами в Венеции. Проскитавшись по всей Европе, я ощутил весьма естественное желание увидеть снова мою родину. Это желание по временам было так сильно, что мне казалось невозможным жить в другом месте. «История Венеция» Амело была написана в духе враждебном венецианцам; это было собрание самых грубых клевет с примесью кое-каких ученых исследований. Сочинение читалось в течение восьмидесяти лет, и никто еще не подумал опровергнуть его; правда и то, что венецианец, который бы взялся за это дело, не получил бы на это позволения от своего правительства, ибо наше отеческое правительство руководствуется правилом ничего не позволять говорить о себе, ни в худом, ни в хорошем смысле. Я осмелился обойти запрещение, уверенный, что рано или поздно государственные инквизиторы будут благодарны мне за смелость и исправят несправедливость, допущенную по отношению ко мне.

В то время как я работал над этим сочинением, я удостоился визита начальника городской милиции. Лугано и его окрестности составляют часть тринадцати кантонов, но нравы, обычаи, язык — там все итальянское, включительно до полиции. Начальник полиции был очень любезен и предложил мне свои услуги.

— Хотя вы иностранец, — сказал он, — но можете жить в моем городе в полной безопасности; здесь вы найдете защиту от ваших врагов, и в особенности от управителей Венеции.

— Я знаю, что мне нечего бояться, так как я нахожусь в Швейцарии.

— Вам, конечно, известно также, что иностранцы, которые любят пользоваться нашей защитой, должны уплачивать известную сумму ежемесячно или еженедельно.

— А если б они не стали уплачивать этого налога? — возразил я.

— В таком случае, они не могут считать себя в полной безопасности.

— Что касается меня, то я считаю себя в полной безопасности; до тех пор, пока в этом отношении мое мнение не изменится, я ничего не буду платить.

— Вы можете делать что вам угодно, но подумайте, что вы во вражде с Венецианской Республикой.

Косвенная угроза, заключавшаяся в этой последней фразе, не испугала меня; тем не менее, благоразумие требовало кое-каких мер и я с этой целью отправился с визитом к военному начальнику. Меня вводят — представьте себе мое удивление: я вижу Г… и его красивую жену, которых я знал лет десять тому назад в Салере. Г-жа… нисколько не постарела, и я увидел по ее приему, что она не позабыла меня. Я рассказал Г… о попытке начальника полиции. Он мне отвечал, что сделает ему строгий выговор, что мне нечего бояться; одним словом, оставил меня обедать и, прибавив, что должен отлучиться, просил посидеть с его женой.

Мы сделали маленькую поездку на Боромейские острова — великолепное жилище графа Фредерика Боромео, бывшего одним из моих старинных друзей. Этот граф вел поистине царскую жизнь, хотя был почти разорен. Я отказываюсь дать вам понятие о красоте этих волшебных островов; мой рассказ покажется сухим тем путешественникам, которые видали эту роскошную действительность. Граф Боромео, хотя и очень старый, известный своим безобразием, все еще нравился женщинам. Сады его дворца были переполнены молодыми красавицами, из которых некоторые, как мне говорили, были страстно влюблены в моего старого друга.

Возвратившись в Турин, я нашел там письмо венецианца Джироламо Джульяни, того самого, который по повелению инквизиторов рекомендовал меня г-ну Мочениго. В этом письме он горячо рекомендовал меня г-ну Берлендису, посланнику Республики при сардинском правительстве. Этот Берлендис славился как тонкий дипломат по той причине, что любил развлечения. У него был открытый стол, и в его доме существовал настоящий культ к прекрасному полу; весь талант посланника заключался в том, что он отлично угощал; обыкновенно от посланников не требуется ничего более; истинное превосходство ума, знания, науки, простые вкусы, все подобные качества презираются в дипломате, и мне известен не один дипломат, который не пошел в гору, благодаря именно этим качествам. Правительства желают иметь слепых, послушных исполнителей. В этом отношении Венецианская Республика могла быть вполне довольна Берлендисом, у которого не было ни ума, ни характера, ни таланта. Я сказал ему об издании моего сочинения, и он согласился официально отправить его государственным инквизиторам. Ответ, полученный им, был странный: секретарь грозного трибунала сообщал ему, что отправил сочинение в суд и что одно заглавие говорило уже о легкомыслии или злых намерениях автора; в суде оно будет рассмотрено, а в ожидании этого секретарь рекомендовал Берлендису наблюдать за мною и отказываться от всяких демаршей, которые могли быть истолкованы так, что я нахожусь под его покровительством. Поэтому, боясь компрометировать Берлендиса моим присутствием на приемах у него, я бывал у него лишь по утрам — секретно. Гувернером его сына был некто Андреис, корсиканский аббат, довольно образованный человек. Это, как кажется, тот самый, который живет теперь в Англии и который приобрел там большую известность благодаря своим сочинениям. Приблизительно в это же время одна французская модистка, любовница графа Лаперуза, умерла, подавившись портретом своего любовника, который она проглотила в момент любовного экстаза. По поводу этого трагического события я сочинил два сонета, которыми я и до сих пор еще очень доволен. Если бы я не боялся слишком удлинить мои мемуары, я бы присоединил к ним и эти пьесы в виде оправдательных документов; но я мало забочусь о том, что называют литературной славой, и если мое имя должно проникнуть в потомство, то этим я буду скорее обязан моим поступкам, чем моим сочинениям.