Джакомо Казанова - Мемуары

Далее он говорил о переводных векселях, которые я должен был акцептировать, о говядине, задержанной в Триесте и служащей гарантией погашения долга, о секвестре, который я могу на нее наложить, и т. д. и т. п.

Крайне удивленный и этим разговором, и этим совершенно химерическим проектом, я отказался от его предложений. С удвоенным красноречием принялся он снова убеждать меня, но я резко охладил его пыл, сказав, что не могу понять, почему он решился обратиться, имея многочисленные связи и знакомства, к человеку, которого только что узнал.

В конце концов он откланялся со многими извинениями, сказав на прощанье, что надеется увидеть меня вечером на площади Сан-Марко, где он будет с г-жой К. Он оставил мне и свой адрес, прибавив, что в отсутствие отца он по-прежнему живет в его доме. Это означало, что я должен был отдать ему визит; будь я поумней, я бы этого не сделал, но назавтра, побуждаемый моим злым гением и рассудив, что это всего лишь простая, ни к чему не обязывающая вежливость, я отправился к нему.

Накануне вечером я избежал встречи с ним и его дамой, справедливо решив, что эта пара намерена меня одурачить, и я лишь потеряю время, ухаживая за его возлюбленной. Поэтому среди радостных восклицаний, которыми он встретил меня, как только слуга ввел меня в его комнату, прозвучали и сожаления, что мы не встретились вечером. Затем он снова заговорил о своем деле и стал совать мне в нос кучу каких-то бумаг; это мне наскучило, и я собрался уходить, как вдруг он остановил меня, сказав, что он должен представить мне свою мать и сестру.

Выйдя из комнаты, он вернулся через две минуты с ними. Мать была женщиной средних лет весьма респектабельной внешности, но дочь оказалась образцом красоты*. Я был поражен. Вскоре чересчур доверчивая мать попросила позволения вернуться к себе, но дочь осталась. Уже через полчаса я был совершенно покорен ею. Я был восхищен всем: и ее умом, живым, наивным и неожиданно новым для меня, ее скромностью, ее свежестью, проявлениями ее чувств и непосредственными и утонченными, ее искренней веселостью, словом, всем, что составляло ее очарование, всем этим ансамблем качеств, которые всегда действовали на меня безотказно и превращали меня в раба женщины, превосходящей все, что можно было себе представить.

Мадемуазель К. К.* выходила из дому только в сопровождении матери, которая хотя была и набожна, но снисходительна. Читала она только те книги, которые давал ей ее батюшка, человек нравов строгих, поэтому ей не довелось прочитать еще ни одного романа, и она горела желанием прочитать их. Она совсем не знала Венеции, их дом никто яе посещал и некому было сказать юной девице, что она истинное чудо.

Брат ее писал что-то за столом, а я беседовал с нею, вернее отвечал на ее многочисленные вопросы. Удовлетворяя ее любопытство, я был вынужден добавить к тем представлениям, которые v нее уже сложились, новые мысли и идеи, чрезвычайно ее удивлявшие: ведь в душе ее царил еще полный хаос. Единственное, чего я не сказал ей, так это то, что она прекрасна и что я без ума от нее.

В глубокой задумчивости покинул я этот дом: душа моя была тронута всем тем, что открыл я в его восхитительной обитательнице. Первой моей мыслью было никогда не видеть ее больше: ведь я не чувствовал себя человеком, способным пожертвовать своей свободой, прося руки этого неповторимого создания, хотя и считал, что только так можно составить мое счастье.

Прошло два дня со времени моего визита к П. К. Он рассказал мне, что сестра только и говорит обо мне, вспоминает все те вещи, которых наслушалась от меня, а ее матушка также очень довольна новым знакомством.

«Она была бы вам хорошей партией, — добавил он, — у нее десять тысяч дукатов приданого. Если б вы завтра навестили нас, мы бы выпили кофе и поговорили с матушкой и сестрой».

Я поклялся себе, что ноги моей у них не будет, и нарушил эту клятву. В подобных случаях человек легко становится клятвопреступником.

Я провел три часа в разговорах с этой прелестной особой и покинул ее совершенно влюбленным. Уходя я сказал, что завидую тому, кто станет ее мужем, и этот комплимент, первый такого рода с моей стороны, заставил ее очаровательно покраснеть.

Дома я тщательно проэкзаменовал себя, свое чувство к К. К., и пришел в замешательство: я не мог с нею поступить ни как порядочный человек, ни как распутник. Мне необходимо стало рассеяться, и я отправился играть. Игра часто помогает забыть о любви. В этот раз я играл удачно и хорошо наполнил свой кошелек…

И вот П. К. снова у меня на следующий день. С довольным видом он сообщил, что мать позволила сестре пойти в Оперу с ним, что малютка в восторге, так как она еще ни разу не была в Опере, и что я могу к ним присоединиться.

— А ваша сестра знает, что вы хотите пригласить меня?

— Это для нее праздник!

— А ваша матушка знает?

— Нет, но когда она узнает, это ее ничуть не огорчит: вы пользуетесь у нее полнейшим доверием.

— Так я постараюсь достать ложу.

— Отлично, вы подождите нас в обычном месте.

Хитрец не проронил ни слова о векселях; в его мозгу родился новый замысел: видя, что я не волочусь за его дамой и влюблен в его сестру, он надумал продать ее мне подороже. Я понравился и матери, и дочери, и они, по-видимому, не станут противиться его плану. Я решил не отвергать этого предложения: откажись я, он, чего доброго, подыщет нового, менее щепетильного претендента. — Эта мысль казалась мне непереносимой, во всяком случае, мне казалось, что со мной девушка будет в большей безопасности.

Я нанял ложу в Сан-Самуэле и прибыл на условленное место задолго до назначенного час. Они появились: как прелестно выглядела моя юная приятельница! На ней была чудесная элегантная маска, он был в обычной своей униформе. Чтобы не нарушить ее инкогнито, я поспешил посадить их в свою гондолу. Он попросил высадить его возле дома его дамы, он навестит больную и присоединится к нам позже, придет прямо к нам в ложу. Меня удивило, что К. К. совершенно спокойно и естественно отнеслась к тому, что мы остались в ней вдвоем в гондоле: очевидно, брат предупредил ее о своих намерениях.

Не зная, о чем говорить с ней, ибо ни о чем, кроме любви, я не мог говорить, я молча любовался ею. В ожидании начала спектакля мы не спеша совершали прогулку по Большому Каналу.

— Скажите же мне что-нибудь, — сказала она. — Вы только смотрите на меня и молчите. Наверное, вы огорчены, что пожертвовали для меня временем: ведь брат собирался повести вас к своей подруге, а она, говорят, редкая красавица.

— Я видел эту даму. — Она к тому же и очень умна?

— Возможно, но я не мог этого заметить, я ведь никогда не был у нее, да, признаться, и не испытываю никакого желания. Так что не думайте, милая К. К., что я принес сегодня большую жертву.