Юрий Петухов - ДОРОГАМИ БОГОВ

Нарисованная нами картина совершенно четко вписывается в общую картину мироустроения.

Со временем камень превращался в каменный топор, "боевой топор" (вспомним название археологической культуры), в молот, "ваджру" и т. д. Но в основе всегда оставался самый обычный камень – только им и побивалось "чудовище".

Даже изукрашенный и расцвеченный кельтский предводитель племен Дану по прозвищу Луг убивает кошмарно-чудовищного одноглазого Балора камнем, выпущенным из пращи. Заметьте, не мечом, не копьем, не трезубцем, а именно камнем. В балтской мифологии Перкунаса иногда называют "каменным кузнецом". В этом прозвище отголоски добронзового века. ("

С веками и тысячелетиями образ громовержца-камневержца эволюционировал. Скажем, люди, перешедшие от охоты и собирательства к земледелию или пастушескому скотоводству, уже не могли обожествлять своего предка-камнеметателя в чистом виде. У них появились заборы и загоны, орудия и оружие – пусть и примитивные, но более действенные, чем камень. Праиндоевропейцы дали в руки божеству-герою то, чем сами владели, – топоры-палицы. Но раз они были "божественным оружием", им придавались и свойства необычные – мало того, что "молниеподобные", так еще и "серебряные, золотые, алмазные". Впрочем, простые смертные считали, что не только боги, но и вожди их племен должны иметь атрибуты, приближающиеся к "божественным". Так, в Мариупольском могильнике IV тысячелетия до н. э. рядом с останками предводителя племени, а может, и союза племен, найдена булава из порфирита – ценного и редкого камня.

Дальнейшее развитие образа достаточно понятно, и мы уже касались этого вопроса в предварительных рассуждениях. Закрепим лишь взаимосвязанную триаду: человек-волособорец, камнеметатель или его отец-защитник (так же как и прочие члены рода-племени) отождествляется с грозным молниеметателем отцом-небом, во всяком случае, делается попытка сравнения и уподобления, одновременно закрепляется в сознании существование промежуточного варианта – героя, богочеловека, заступника, не дающего олицетворению зла, "волосу-медведю", уже усложненному и обобщенному образу, одолеть человека. И одновременно, с нарастанием, идет обожествление самого "волоса" и поклонение ему как хранителю и накопителю, а стало быть, и покровителю.

Таковым нам видится главный исток прамифа, его ствол, что не исключает иных "ручейков", влившихся на различных этапах развития сюжета. В. Иванов и В. Топоров, например, считают, что в основном мифе заложен и сюжет наказания "громовержцем" своей собственной жены, детей путем изгнания их с неба или из каких-то особых мест и превращения в змей, жаб, лягушек, мышей, насекомых. В дальнейшем все эти твари побиваются и всячески наказываются дополнительно. Мотив этот просвечивает повсюду – взять хотя бы русскую сказку о "царевне-лягушке" и множество ей подобных – это все те же отзвуки и реминисценции основного мифа, докатившиеся до нас не совсем, прямо скажем, узнаваемыми.

И здесь интересно то, что жена громовержца, обращенная в лягушку, все же остается противником его противника, могущего принять обличье ужа или другой змеи. У русского, белорусского, прибалтийских народов существует поверье, что если человек помог лягушке (жене громовержца), вытащил ее из пасти ужа (а такое случается часто, так как уж заглатывает лягушку или жабу очень медленно и почти беззащитен в эти минуты), то этот человек превращается как бы сам в громовержца на какое-то время и может вызывать дождь и грозу.

Множество всевозможных наложений существует. Но процесс мы должны себе представлять.

Разумеется, изображенное в какой-то мере тоже схема. Но она бесконечно далека от упрощенных шаблонов и предположений-"альтернатив". В ней мы видим отражение реального мира, его проекцию на плоскость. Наша картина может расширяться и углубляться, приобретать многомерность, составляющие могут множиться, уменьшаться по значимости и разбухать. И именно на таких вот многомерных и многоплановых картинах исторического и историко-мифологического бытия придется сосредоточиваться современным исследователям и ученым будущего. Альтернативные схемки-шаблоны типа упоминавшихся:"норманизм – антинорманизм" или "память эмбриона" – "наказание жены" – постепенно канут в прошлое. И уже ныне многие исследователи вынуждены соглашаться с таким положением вещей.

Жизнь нельзя описать однозначной и короткой фразой, ее даже в самых незначительных проявлениях невозможно описать и всеми имеющимися и имевшимися у человечества на протяжении последних шести тысячелетий средствами. Мы можем лишь прослеживать сам процесс преобразования одного

сложнейшего явления в другое, не менее сложное. Но вернемся к нашим "громовержцам". Наиболее интересный для нас герой, человекозащитник – Перун, в чьем имени заключена исходная индоевропейская форма.

Существует мнение, что сам Перун – занесенное к славянам от балтов божество. Дескать, изначально у славян никакого Перуна не было. Это очередной миф. Для тех, кто знаком с этногенезом славян не по школьным учебникам, не секрет, что формирование восточных, скажем, славян происходило непросто. В этом процессе участвовали различные группировки славян, пришедших из самых разных мест Европы. Участвовали в нем и балты, славяне в значительной мере ассимилировали балтов при освоении северо-восточных территорий. То есть, произошло повторное слияние после раздела балто-славянской общности*.

* Процесс ассимиляции балтов славянами в 1 тыс. н. э. можно рассматривать лишь как один из вторичных ассимиляционных процессов. Сами же балты изначально никогда не были самостоятельным, развившимся "с нуля" этносом. Они выделились из индоевропейско-русской общности не ранее начала новой эры, а возможно, и позже. (Ю. П.)

Могли они, славяне, позаимствовать образ у ассимилируемых? Могли. Но дело в том, что Перун был известен полабским и рюгенским-руянским славянам. Маловероятно, что могущественные и многочисленные этнические общности со'всех сторон заимствовали что-то однозначно одинаковое у небольших приморских племен. Скорее, можно предположить обратное. Но еще точнее будет отбросить нелепую теорию заимствования, ведь корни общие!

Ни один из сыновей не может позаимствовать у брата мать – она одна для них всех. Для примера приведу очень распространившееся, но совершенно нелепое мнение из области отношений скандинавов и славян. Отдельные исследователи считают, что этноним "русь" появился в славянских землях вместе с его носителями – скандинавами из племени "русь". Но дело в том, что такового племени у скандинавов никогда не существовало. И тогда "исследователи" нашли сходно звучащее слово у угро-финнов – "ру-отси" – и вывели название Руси, как и название племени скандинавов, из этого слова. Мнение это рассматривается в печати самым серьезным образом. Непонятно лишь одно: зачем захватчикам-скандинавам для самообозначения на осваиваемых землях понадобилось называть себя не своим собственным этнонимом-самоназванием, а брать его у финских племен? И совершенно необъяснимо, зачем славянам понадобилось называть пришельцев непонятным словом "руотси", а потом узаконивать его в качестве названия своего государства? Это выглядело бы примерно так: англичане пришли в Индию с целью ее колонизации и стали себя называть каким-нибудь китайским или кампучийским этнонимом, индусы бы этот этноним, китайский в отношении англичан, приняли, а затем те и другие совместно бы окрестили страну по-китайски, исходя из этнонима. Невероятно? А для России все вероятно, когда о ней берутся писать люди, далекие от понимания закономерностей исторических процессов.