Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой

"Да, мама, но и здесь неплохо..."

"Лучше дома места нет. Здесь хоть и неплохо, но чужбина, далеко от родного края... Но, слава аллаху, ты теперь сыта, одета".

Сельбибеим отдала нам свои старые платья, и мама перешила их для себя и для меня. Мы отправились с ней стирать на речку ковры. Захватили казан, разложили костер, и когда вода согрелась, мама искупала меня, а потом вымылась сама. Теперь мы были люди как люди. У нас был заработанный кусок хлеба, крыша над головой и работа. Мы старались не думать о страшной болезни госпожи, чтобы не вызывать лишний раз у себя приступов тошноты...

Сельбибеим хотела, чтобы я прислуживала ей, когда она перевязывает и очищает тампонами свою рану. Я держала полотенце и кувшин с водой, пока она тампонами промокала гной из раны, потом поливала над медным тазом на руки водой из кувшина и подавала полотенце. После перевязки госпожа давала распоряжения по хозяйству, она хотела сама разделить на части свежее мясо, принесенное на этот день пастухами, не доверяя никому эту работу. Мама держала поднос, а Сельбибеим руками, которыми недавно держала тампоны, резала мясо на куски. От тошноты у нас с мамой кружилась голова. Госпожа уставала от малейшей работы, а с мясом возилась с большим наслаждением...

Только через три недели хозяин вернулся из поездки, и мы впервые увидели его. Я разжигала во дворе хворост для выпечки чурека, и тут он увидел меня:

"Так, это чей щенок?"

Один из слуг ответил:

"Беим наняла новую служанку, ее дочка..."

Бек расхохотался:

"Так, значит, беим купила ослицу с осленком?"

Бек вошел в дом. Что он сказал, когда увидел в комнатах маму, я не знаю, но разъезды его по городам и селам сократились. Нельзя сказать, что он совершенно перестал отлучаться, но теперь он уезжал на очень короткое время. В жаркие дни его можно было увидеть в садовой беседке; в послеобеденное время полуголый, развалившись на тюфяках в угловой комнате, удаленной от комнаты Сельбибеим длинной анфиладой других, он требовал чай, фрукты и кальян. Почесывая волосатую грудь, рано поседевший, он не спускал глаз с мамы, пока мы с ней приносили и убирали требуемые вещи. Мама была очень напугана. По ночам она крепко прижимала меня к себе и шептала: "Аллах, аллах, ты сам помоги нам!"

Вначале я ничего не понимала, но прошло немного времени, и у меня открылись глаза. Сельбибеим резко изменила свое отношение ко мне, бросала злые, рассерженные взгляды на маму. Я была деревенским ребенком, который во многих вещах более сведущ, чем городской, притом страдания обострили мою восприимчивость. По некоторым репликам дворовых людей я поняла, в чем дело. Я боялась за маму. Неужели нам придется сняться с насиженного места? Снова в холод и голод...

Однажды ночью то, чего мы опасались с мамой, произошло. До полуночи было еще далеко, мы только забылись беспокойным сном. Внезапно я почувствовала, как одеяло, укутывающее нас с мамой, кто-то сдернул. Я в ужасе раскрыла глаза и еще теснее прижалась к матери. Над нами слышалось тяжелое сопение хозяина. Я громко закричала: "Мама!"

"Молчи, сучье племя!" - Он отшвырнул меня с постели.

"Ага, да буду я твоей пленницей, не делай меня несчастной! Не отбирай у меня кусок хлеба! Именем аллаха заклинаю тебя, не делай так, чтобы меня выгнали! Пусти меня, опомнись, Сельбибеим вправе будет бросить меня на съедение псу. У меня ребенок, отпусти меня! Я заберу ребенка и уйду!"

"Молчи!"

Но было уже поздно. Мой невольный крик, мольбы матери разбудили госпожу. Превозмогая боль, она вышла во двор и открыла дверь флигелька, где мы жили. Внезапно в дверях показалась тень, это была она! Сельбибеим, медленно приблизившись, с трудом проговорила, едва держась от слабости на ногах:

"Алсафтар-бек! До чего ты докатился, если не стесняешься на моих глазах уличную бродяжку себе парой делать! Неблагодарный, зачем мой дом оскверняешь, имя мое позоришь? Или тебе шемахинских чанги мало? На моих глазах..."

Хозяин поднялся с постели. "Чтоб ты ослепла!" - хлопнул он дверью.

Стон и вопли Сельбибеим до сих пор звучат в моих ушах:

"Ах ты, нищенка проклятая, отъелась на моих хлебах, а теперь бесишься с жиру, беку зазывно подмигиваешь, на мою постель заришься?"

"Беим, клянусь аллахом..."

"Аллах накажет тебя, негодяйка, вставай, убирайся из моего дома!.."

С этими словами Сельбибеим схватила с подоконника кувшин и, размахнувшись обеими руками, бросила в маму. Кувшин попал в голову матери. От стыда, горя и боли мама плакала, и я вместе с ней. С трудом поднявшись с постели, мама вышла за дверь, я прошмыгнула мимо госпожи следом за ней.

Мы ступили на проезжую дорогу в полной темноте. Наше будущее было так же темно, как эта безлунная ночь.

Сона замолчала, будто не в силах продолжить воспоминание о той темной ночи...

Минасолтан искренно переживала вместе с Соной.

- Что же дальше?

Сона очнулась от тяжких дум...

- Дальше... Что было дальше, пусть аллах не покажет даже заклятому врагу... Страх встретить по дороге волков заставил нас остановиться на окраине села, у последних домов. Чуть рассвело, я сняла немного паутины из-под низкой крыши амбара, и мама приложила к кровавой ссадине на голове, которую оставил тяжелый кувшин. Мы удивлялись тому, что рана не слишком глубока, могло быть хуже. Я перевязала рану головным платком, маме стало как будто легче.

Уже на дороге нас нагнал небольшой караван кочевников. Мы примкнули к кочевью и вместе с ним пришли в Шемаху. Кочевники скоро покинули город, а мы с мамой, у которой страшно воспалилась рана, жили во дворе Джума-мечети. Днем мы побирались на Базаре, а ночью прятались во дворе мечети. По ночам мама горела в жару. День за днем ей становилось все хуже и хуже, кровь отлила от лица, губы запеклись, глаза окружили огромные черные круги. Рана ее очень беспокоила. Мама таяла просто на глазах, как льдинка на солнце. Кожа обтянула скулы, лицо потемнело и ссохлось, я с трудом водила ее, она стала похожа на древнюю старуху. Теперь мы уже не могли обойти Базар с просьбой о милостыне, у мамы не было сил...

Однажды, когда мы собирали милостыню в одном из отдаленных кварталов, какая-то женщина, подавая нам хлеб, посоветовала устроиться к кому-нибудь в прислуги. "Правда, взять тебя может только тот, кто вначале откормит немножко тебя..." Мы с мамой были рады и таким словам. Мама улыбнулась мне, надежда ее не оставляла. А я обрадовалась, что ей стало немного лучше. Как я ошибалась! Пройдя совсем немного, мама неожиданно прислонилась спиной к какому-то дому, потом медленно сползла на землю и навсегда закрыла глаза. Последний свой вздох ей суждено было сделать у ворот танцовщика Адиля... Я громко закричала. Из ворот выбегали люди, увидеть, что случилось. Два-три человека помогли внести маму во двор дома, у которого она упала. Всем распоряжался немолодой седеющий мужчина. Женщины обмыли маму тут же, во дворе. Мужчина вынес из дома старые чистые простыни - саван для мамы... Слезы застилали мне глаза, когда под вечер этого страшного дня я брела вслед за чужими людьми, провожавшими в последний путь самого дорогого мне человека. Мужчина, оказавшийся хозяином дома, у которого мама скончалась, внимательно оглядев меня, взял за руку и до самого кладбища не отпускал. Сжалившиеся над нами люди отдали свой долг ушедшей из жизни несчастной женщине, я бросилась на свежий холмик с криком: "Заройте меня вместе с нею, куда я теперь пойду?"