Азиза Джафарзаде - Звучит повсюду голос мой

Образ Гюллюбеим слился с образами Соны, матери, Джейран, чтобы греть и вдохновлять сердце поэта впредь... Он ясно видел, что ему предстоит. Обмакнув перо в чернила, он начал письмо:

"Свет мой, друг дорогой ага Тарлан! Посылаю тебе свой горячий привет. Хочу сообщить, что сегодня - самый счастливый день в моей жизни. Наконец я увидел воплощенной главную свою мечту. Я дождался, брат мой: школа, о которой мы вместе с тобой грезили в молодые годы, открылась в нашей родной Шемахе. Как я писал тебе раньше, нас трое. Молла Гусейн, Манвел и я. Несколько дней назад, пятнадцатого числа третьего лунного месяца, было торжественное освящение нашей школы. На открытие пришел сам Ахунд Агасеидали. Увидев это, молла нашего прихода тоже был вынужден явиться. Пришли преподаватели шемахинских христианских школ, местные интеллигенты, аристократы и должностные лица: урядник Керим-бек, местный городской судья и переводчик.

Это был праздник друзей просвещения. Все друг друга поздравляли, желали добра. Сам Ахунд Агасеидали прочел благословляющую молитву. Если аллаху будет угодно, школа наша станет фундаментом для других, будущих школ. По воле аллаха молодые патриоты последуют нашему примеру и станут поборниками просвещения для маленьких граждан нашей несчастной родины.

Пока же я сумел получить небольшое помещение - одну-единственную комнату. Четыре часа длятся уроки, два из них веду я: один - урок письма, второй - литература и история нашей страны, на этом же уроке я читаю и учу с мальчиками стихи. Урок шариата ежедневно проводит Молла Гусейн, русского языка - Манвел. Знаю, что ты вместе со мной от души радуешься нашему первому шагу, поэтому и тебя, брат мой Тарлан я поздравляю.

Впервые у наших детей настоящая школа. Дети сидят не на грязной циновке, поджав ноги, а на специально сколоченных скамейках. На стене висит доска, на которой мальчики пишут мелом, точно так, как в христианских школах. Помнишь, в юности мы разглядывали это в окнах русской школы? Не все одобрительно относятся к новым порядкам. Не тебе об этом рассказывать, ты хорошо знаком с ширванским Базаром. Я надеюсь, что недоброжелательная молва рассеется как дым. Все будет хорошо, брат".

Поэт не смог завершить письмо. Минасолтан, закончив утренний намаз, принялась разжигать печь и мангал, тогда он отложил перо, торопливо оделся и направился в школу.

Солнце еще не показывалось. Все вокруг было укрыто грязно-серым снежным покрывалом. Сухие ветви чинар тянулись к туманно-голубому небосводу, они казались черными кружевами на прозрачной сиреневато-голубой кисее.

Сеид Азим открыл дверь школы и поздоровался со служителем, который разжигал в мангале угли, рядом с ним в старом ведре были приготовлены хворост, угольная пыль и щепки для растопки. На Ширине Абдулле был плотно запахнут овчинный тулуп, школа еще не прогрелась. Ширин Абдулла наполнял горящими углями все мангалы, чтобы хорошенько согреть классную комнату.

Как обычно, он уже принес свежую воду из родника и, сполоснув кувшины, наполнил их водой. "Дети очень любят пить", - подытожил он, закрывая крышками кувшины.

- Не забудь, пожалуйста, Ширин, проветрить школу, чтобы дети, не дай аллах, не угорели! Следи, чтоб не упала искра и не было пожара!

Хотя Сеид Азим знал, что Абдулла выполняет все, что необходимо, с чрезвычайной тщательностью, словно молла молитву, но каждый день не забывал напомнить о всех мелочах служителю.

- Не обижайся на меня, Ширин! Люди доверили нам своих детей. Мы должны не только учить их грамоте, но и заботиться об их здоровье. Ничего нет дороже, чем дети! Только для купца товар дороже жизни. Для поэта, учителя, отца дитя дороже всего на свете. Дети - наше бессмертие, - Ширин. Будь внимателен и осторожен, следи, чтоб в кувшин не заползла змея, чтоб со стены не упал скорпион...

Для Ширина Абдуллы задания Аги были все равно что повеления аллаха. Он заботился о детях с любовью, но даже больше, чем детей, любил и уважал Сеида Азима. "Он потомок пророка, но сам как пророк. Лучшего, чем Сеид Азим, пророка не сыскать. Такое благородное сердце у него! Ей-богу, если бы не было грешно, я сказал бы, что такого нет и у имама", - в душе часто повторял он.

Войдя в школу, поэт, как обычно, собственноручно раскладывал письменные принадлежности по столам. Раскрывал книги стихов на тех страницах, которые заранее отметил для сегодняшнего урока. Потом выходил на крыльцо, ожидая учеников. Было холодно, но, несмотря на это, ученики охотно шли на занятия.

Стоя перед школьным зданием, он оглядывался вокруг. "И в зиме есть своя красота... Стоит только взглянуть на горы в белых чалмах, а та, дальняя, похожа на невесту в белом покрывале. Никогда не поверишь, что летом они наденут зеленый атлас, повесят серьги и бусы из красных маков и белых нарциссов..."

Как раз в этот момент Ширин Абдулла подошел к нему: служитель закончил подготовительные работы и собирался уходить домой. "Интересно, бывают ли на свете люди, которых минуют печали и заботы? Наш Ага всегда в заботах... Да буду я жертвой его предка, как будто за всех у него должна болеть душа... Ни губернатор, ни правительство, ни те, у кого и петухи несутся, не думают столько, сколько он. Если бы думали, разве остался бы на свете хоть один голодный? А у бедного Аги семья с трудом сводит концы с концами; то один что-нибудь ему подбросит, то другой, а он эти крохи делит с детьми бедняков, приходящими в школу. Сколько раз видел собственными глазами..." Он долго смотрел на Сеида Азима и неожиданно сказал:

- Ага, ты слышал новость?

Поэт обрадовался, у Ширина Абдуллы такой характер: интересные истории сами находят его. И всегда его рассказы начинаются с этого вопроса: "Ты слышал новость?"

- Нет, не слышал. А что произошло, Ширин?

Тулуп на Ширине Абдулле распахнут, кажется, что он надел на себя все, что нашлось дома в сундуке: один воротник вылезает из-под другого, как листья капусты. Коричневая баранья папаха явно велика ему, он натянул ее поглубже, отчего уши оттопырились и покраснели. Поэт еле сдержался, чтоб не рассмеяться, но не показал виду, чтоб не обидеть Абдуллу.

- Что, опять услышал, что меня посылают наместником в Тифлис?

- А что! Из тебя получился бы такой наместник, которого до сих пор не знал мир. А все бедняки наполнили бы желудки...

- Тогда все бы забыли про аллаха, Ширин, одной сытости мало, чтоб человеком быть... Так какая же новость?

- Ну что ж, тебе виднее, быть наместником или нет... А дело такое: вчера, говорят, Джинн Джавад пришел к окружному главе местных суннитов Гаджи Меджиду-эфенди в приемную и сказал ему: "Эфенди, я пришел заявить, что желаю перейти, избави аллах, в сунниты..."

- Так и сказал: "избави аллах"?

- Нет, Ага, это я говорю. А он только сказал, что хочет, избави аллах, перейти в сунниты. Гаджи Меджид-эфенди спрашивает тогда: "Почему ты хочешь перейти к суннитам, Джавад? Что плохого тебе сделали шииты?" - "Ничего плохого не сделали, - отвечает Джавад, - просто так, сам по себе перехожу..." Тогда Гаджи и говорит: "Джавад, возьми вот эти сто рублей из денег мечети, иди поправляй свои дела. Не ввергай нас из-за презренного металла в кровавую вражду между суннитами и шиитами. Думаешь, я не знаю: у кого деньги кончаются, тут же решает перейти в другую веру, чтобы ему для поощрения те, к которым он пришел, дали деньги. Так уж лучше я сам тебе дам, чтобы ты остался шиитом. Ведь ты - Джавад, любимец всего Ширвана, оставайся со всеми нами..." Гаджи Меджид-эфенди дал Джинну Джаваду сто рублей и распрощался с ним.