Н Евреинов - Тайна Распутина

Всё заставляет думать, что и вправду это был крайне талантливый и крайне искусный, несмотря на свою доморощенность, актер-самородок, понимавший не только сценическую ценность броского костюма "мужицкого пророка" (всех этих вышитых рубах цвета крем, голубых и малиновых, мягких особых сапог, поясов с кистями и т. п.), но и ценность особой, подобающей "пророку" "божественной речи". (Из дальнейшего будет ясно видно, какой именно идеал предносился в творческом воображении этого "актера".)

Касаясь "нарочито нелепого" языка записок и телеграмм Распутина - М. Н. Покровский справедливо замечает в предисловии к "Переписке Николая и Александры Романовых": "Не может быть, чтобы "божий человек" не умел говорить понятно по-своему, по-крестьянски, - но и ему, и его поклонникам обыкновенная человеческая речь показалась бы отступлением от ритуала. И только, когда житейская проза очень уж хватала за живое Распутина - как это было, когда призвали на войну его сына, - его стиль унижался до обыкновенной человеческой речи" 110.

О том, что в своей беседе, под влиянием вина, Распутин унижался порой (словно и вправду актер-забулдыга!) и до скотской речи, непристойной его "высокому призванию", - об этом знает целый ряд свидетелей его кутежей "до бесчувствия" 111, до буквального "положения риз", как это было, например, при попойке у "Яра" (см. 1-ю главу настоящего очерка). И недаром, когда он хотел "импонировать", ему приходилось быть сдержанным в предательском вине (in vino veritas!). - На первых наших обедах, - рассказывает Белецкий, - Распутин бывал сдержан в вине и даже пытался вести беседы в духе своих "размышлений"; но затем Комиссаров установил с ним сразу дружеские разговоры на "ты" и отучил его от этой, по словам Комиссарова, "божественности". Это понравилось Распутину, и он с того времени перестал нас совершенно стесняться и, приходя в хорошее настроение, приглашал нас обычно поехать к цыганам 112.

Здесь рядовой истолкователь тайны Распутинского "влияния" может смело, пожалуй, поставить точку, считая в общих чертах эту тайну разоблаченной: Распутин гипнотизер, шарлатан, актер-лицемер, развратник-христолюбец, импонирующий сексуально в нравственно-шаткой среде, где "половой гипноз" легко находит жертв среди ханжей-дегенератов и т. п.

Так, или приблизительно так, и раскрывается в сущности "тайна Распутина" такими мемуаристами, как С. П. Белецкий, Морис Палеолог, В. М. Пуришкевич, Курлов и т. п.

Мы, однако, вряд ли можем так легко удовлетвориться приведенными здесь данными. - Были при дворе Романовых и до Распутина всевозможные гипнотизеры и "актеры в жизни", искушенные в ролях "пророков" и "святых" (вроде m-r Филиппа, например) и шарлатаны-целители (вроде "доктора" Бадмаева например), и всевозможные христолюбивые "блаженные"-юродивые (вроде Мити Колябы, например), и "чудотворцы" (вроде Иоанна Кронштадтского), и лица, обладавшие, как будто, недюжинными половыми чарами или верней "внушительным" соблазном, близким к гипнозу (та же Вырубова, тот же Саблин), - но никто из них не только не сумел добиться "положения", равного Распутинскому, но и помыслить об этом не смел, довольствуясь лишь теми "крохами", какие падали им в рот с "высочайшей" трапезы.

В Распутине - опять-таки - не только сосредоточивались все те данные, какими, каждым в отдельности, обладали порой временные или постоянные фавориты Романовых, но - что неизмеримо важней - заключалось нечто специфически ему свойственное, нечто или чуждое его соперникам или мало у них развитое, нечто, обеспечивавшее Распутину выдающийся успех влияния, что называется, "наверняка".

Это "нечто" состояло в чем-то абсолютно "настоящем" у Распутина, примешивавшемся к "наигранному" у него и обусловливавшем для нервно-неуравновешенных и слабовольных людей какую-то непререкаемо-импонирующую "правду".

В чем же заключалось это колдовские "нечто" у Распутина? это "настоящее" у него? эта его подлинно-что "сокровенная" тайна?

Ответ на этот вопрос скрывается в сущности первичного драматического феномена.

До тех пор, пока, мы будем относиться к "актерству" Распутина с привычной современному обывателю вульгарной точки зрения, - мы мало подвинемся в разрешении интересующего нас вопроса.

Но как только мы вспомним о первоначально-культовом значении "маски", в смысле дичины божества, надевавшейся служителем его в целях посильного самоотождествления с ним, - мы сразу же подойдем к той точке зрения, с которой тайна Распутина, и в частности тайна его лицедейства, получает должное освещение.

Маска в новейшем значении этого слова "есть результат извращения и профанации древнего священного лицедейства" - учит одна из спорад Вячеслава Иванова 113. - Эта наша маска не имеет ничего общего с той культовой личиной, в которой, например, у греков, при служении Дионису, заключалась подлинная религиозная сущность.

Понять "маску" Распутина, вернее - основную его личину и основное его настроение, этой "маской" обусловленное, - значит раскрыть основную тайну его поведения, тайну самоуверенности этого поведения и, наконец, мощного гипноза, связанного с этим поведением для лиц, желавших видеть в Распутине прежде всего его "маску" и главным образом его "маску", а не его самого, терявшегося за "маской", составлявшей как бы его "сущность".

"Видеть самого себя преображенным в своих собственных глазах и затем поступать так, как будто действительно ты вошел в тело и характер другого", в этом, - как мудро формулировал Фр. Ницше, - и заключается "первичный драматический феномен" 114. - "Надевший маску (как культовую личину), поистине отождествляется, в собственном и мирском сознании, с существом, чей образ он себе присвоил. Таков изначальный мифологический смысл маски", - поясняет Вяч. Иванов 115.

Этот "первичный драматический феномен", это изначальное значение "мифологической маски" мы можем легко объяснить путем самовнушения роли "божества", "святого" или "героя", - "маски" гипнотически действительной затем, в качестве "сущности", для лиц таящих в себе предрасположение к подобному гипнозу.

О том, что Распутин играл роль "святого", более того - новоявленного "Христа", - в этом мы можем убедиться из всего описания его "жития", "чудес", "пророчеств", "изречений" и наконец из его неоднократных внедрений в сознание других (например, того же Илиодора), что вот, мол, даже царь и тот его уже признал Христом, и царица тоже, и др.

В этой роли мы должны признать основную личину Распутина, ту "мифологическую маску" его, о которой, как о культовой ценности огромного религиозного значения, говорит нам Вяч. Иванов в одной из своих спорад.

Только при предположении, что Распутин был религиозно убежден в отождествлении себя, если не в тождестве своем, с "святым" и даже с "Христом", можем мы понять ту сбивающую с толку свободу личного поведения, которой он почти бравировал, зная, что "святому", а тем более "богу", все позволено, "ему, как праведнику, закон не лежит", - говорят, например, хлысты 116.