Н. Пруцков - Древнерусская литература. Литература XVIII века

Мудрость (или хитрость) героя, освобождающегося от необходимости выполнить неосуществимую задачу, — традиционный сказочный мотив. [44] Тот же сказочный прием мы встречаем в «Повести о Петре и Февронии» (см. далее, с. 269): когда князь Петр просит мудрую деву Февронию соткать ему из пучка льна рубашку, она требует, чтобы князь сперва изготовил ей из обрубка полена ткацкий стан. И характерно, что при всех переделках Повести на русской почве именно рассказ о том, как Акир отгадывает загадки фараона и мудрыми контртребованиями принуждает его отказаться от своих претензий, [45] Так, Акир создает видимость сплетенного из песка «ужища» (веревки), но слуги фараона не в силах ее поднять; на претензию фараона, будто бы египтянам приносит вред ржание жеребцов в стране Синагриппа, Акир отвечает тем, что избивает хорька, якобы успевшего за одну ночь достичь земли Синагриппа и откусить голову его любимому петуху, и т. д. пользовался неизменной популярностью, его беспрестанно перерабатывали и дополняли новыми подробностями. [46] О литературной истории Краткой и Распространенной редакций повести см. в кн.: Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970, с. 163–180.

Повесть о Варлааме и Иоасафе. Если «Повесть об Акире Премудром» многими своими элементами напоминает волшебную сказку, то другая переводная повесть — о Варлааме и Иоасафе — тесно сближается с агиографическим жанром, хотя в действительности в основе ее сюжета лежит легендарная биография Будды, пришедшая на Русь через византийское посредство.

В Повести рассказывается, как царевич Иоасаф, сын индийского царя-язычника Авенира, под влиянием пустынника Варлаама становится христианским подвижником.

Однако сюжет, потенциально изобилующий «конфликтными ситуациями», оказывается в Повести чрезвычайно сглаженным: автор словно спешит устранить возникающие препятствия или попросту «забыть» о них. Так, например, Авенир заключает юного Иоасафа в уединенный дворец именно для того, чтобы мальчик не смог услышать о идеях христианства и не узнал о существовании на свете старости, болезней, смерти. И тем не менее Иоасаф все же выходит из дворца и тут же встречает больного старика, а к нему в палаты без особых препятствий проникает христианин-отшельник Варлаам. Языческий мудрец Нахор по замыслу Авенира в диспуте с мнимым Варлаамом должен развенчать идеи христианства, но вдруг совершенно неожиданно сам начинает обличать язычество. К Иоасафу приводят прекрасную царевну, она должна склонить юного аскета к чувственным наслаждениям, но Иоасаф без труда противостоит чарам красавицы и легко убеждает ее стать целомудренной христианкой. В Повести очень много диалогов, однако все они лишены и индивидуальности и естественности: одинаково высокопарно и «учено» говорят и Варлаам, и Иоасаф, и языческие мудрецы. Перед нами словно пространный философский диспут, участники которого так же условны, как участники беседы в жанре «философского диалога». Тем не менее «Повесть о Варлааме» имела широкое распространение; особенно популярны были входящие в ее состав притчи-апологи, иллюстрирующие идеалы христианского благочестия и аскетизма: некоторые из притч входили в сборники как смешанного, так и постоянного состава (например, в «Измарагд»), и известны многие десятки их списков. [47] Подробней о Повести см. в гл. «Переводная беллетристика XI–XIII вв.» в кн.: Истоки русской беллетристики, с. 154–163. Текст и перевод повести (в извлечениях) см. в кн.: Памятники литературы древней Руси. XII век. М., 1980, с. 196–225. Фототипическое воспроизведение текста см. в изд.: Житие и жизнь преподобных отец наших Варлаама пустынника и Иоасафа царевича Индийского, творение преп. отца нашего Иоанна Дамаскина. — ПДП, т. 88. СПб., 1887.

Девгениево деяние. Как полагают, еще в Киевской Руси был осуществлен перевод византийской эпической поэмы о Дигенисе Акрите (акритами назывались воины, несшие охрану границ Византийской империи). На время перевода указывают, по мнению исследователей, данные языка — лексические параллели повести (в русском варианте она получила наименование «Девгениево деяние») и литературных памятников Киевской Руси, [48] Кузьмина В. Д. Девгениево деяние. (Деяние прежних времен храбрых человек). М., 1960. Текст и перевод памятника см. также в кн.: Памятники литературы древней Руси. XIII век. М., 1980. а также упоминание Девгения Акрита в «Житии Александра Невского». Но сравнение с Акритом появляется лишь в третьей (по классификации Ю. К. Бегунова) редакции памятника, созданной, вероятно, в середине XV в., [49] См.: Begunov Ju. K. Die Vita des Fürsten Aleksandr Nevskij in der Novgoroder Literatur des 15. Jahrhunderts. — Zeitschrift für Slavistik, 1971, Bd 16, H. 1, S. 88–109. Характерно, что сопоставление фразы с упоминанием Акрита с соответствующим чтением второй редакции, содержащим параллельные конструкции: «побежая везде, а непобедим николиже», разъединенные словами об Акрите в третьей редакции, выдают их вторичность. и не может служить аргументом в пользу существования перевода в Киевской Руси. Значительные сюжетные отличия «Девгениева деяния» от известных нам греческих версий эпоса об Дигенисе Акрите оставляют открытым вопрос, явились ли эти отличия следствием коренной переработки оригинала при переводе, возникли ли они в процессе позднейших переделок текста на русской почве, или же русский текст соответствует не дошедшей до нас греческой версии.

Девгений (так было передано в русском переводе греческое имя Дигенис) — типичный эпический герой. Он обладает необычайной силой (еще отроком Девгений задушил голыми руками медведицу, а, возмужав, в битвах истребляет тысячи вражеских воинов), он красив, рыцарски великодушен. Значительное место в русской версии памятника занимает рассказ о женитьбе Девгения на дочери гордого и сурового Стратига. [50] Стратиг — по-гречески «военачальник»; в «Девгениевом деянии» это слово становится именем отца девушки, а она сама именуется Стратиговной (в греческой версии ее имя — Евдокия). Эпизод этот обладает всеми характерными чертами «эпического сватовства»: Девгений поет под окнами девушки любовную песнь; она, восхищенная красотой и удалью юноши, дает согласие бежать с ним, Девгений среди бела дня увозит возлюбленную, в битве одолевает ее отца и братьев, затем мирится с ними; родители молодых устраивают многодневную пышную свадьбу.

Девгений сродни героям переводных рыцарских романов, распространившихся на Руси в XVII в. (таким, как Бова Королевич, Еруслан, Василий Златовласый), и, видимо, эта близость к литературному вкусу эпохи способствовала возрождению рукописной традиции «Деяния»: все три дошедших до нас списка датируются XVII–XVIII вв. [51] Кроме того, «Девгениево деяние» вместе со «Словом о полку Игореве» входило в Мусин-Пушкинский сборник, в ту его часть, которая датируется предположительно XVI в. (см. далее, с. 76).