Константин Рыжов - Сто великих пророков и вероучителей

Судьба Нестория после его низложения была печальной. Поначалу его заключение в монастыре Св. Евпрепия близ Антиохии было прикрыто знаками почтения. Но 435 г.

Иоанн Антиохийский подал в столицу представление, что Несторий настаивает на своем богохульстве и совращает многих от веры. Вследствие этого издан был указ о том, чтобы все книги ересиарха были сожжены, а все собрания несториан — закрыты.

Самого Нестория приговорили к ссылке сначала в Петру (уединенный город на границе с Аравией), а потом в Великий оазис на самом краю Ливийской пустыни.

Место это, окруженное океаном раскаленных песков, обыкновенно служило местом заключения для опасных государственных преступников. Спустя несколько лет на оазис совершили набег кочевники-блеммийцы. Несторий был захвачен в плен, но потом отпущен, как ни на что не годный старик. С трудом он добрался до византийских владений и сдался приграничному чиновнику. Тот был чрезвычайно обеспокоен грузом свалившейся на него ответственности, старался не спускать с Нестория глаз и постоянно перевозил его с собой с места на место. Утомленный скитаниями, Несторий однажды упал с лошади и сильно ушиб себе бок. В месте ушиба началась гангрена. По свидетельству церковного историка Евагрия, все тело ересиарха подверглось гниению, а язык был изъеден червями. Наконец, в сильнейших мучениях, он в 440 г. испустил дух.

Но ересь, посеянная Несторием, не умерла вместе с ним. Не все сирийские и месопотамские епископы согласились с исповеданием антиохийского собора.

Поскольку в византийских владениях несториане подвергались гонениям, они нашли убежище в персидской части Месопотамии. В 499 г. ктесифонский епископ Бабей созвал в Селевкии собор персидских христиан, на котором было формально объявлено об отделении персидской церкви от церкви греко-римской империи. Во главе нее встал католикос. Кроме догматических разностей персидско-несторианская церковь со временем допустила у себя разности в церковном устройстве. Так, здесь был дозволен брак не только священникам, но и епископам. Из Персии несторианство проникло в Индию, где его последователи получили название фомитов (по имени своего учителя Фомы).

Прошло совсем немного времени после окончания несторианской смуты, как вселенская церковь была взволнована новой, на этот раз гораздо более опасной ересью — монофизитской. Это вероучение по сути своей было противоположностью несторианства и выросло на почве борьбы с ним. Не даром ересиархом мнонофизитов оказался один из главных героев Эфесского собора архимандрит Евтихий.

Монастырь, которым управлял Евтихий, был одним из самых значительных в Константинополе, в нем проживало более трехсот монахов. Евтихий вступил в него еще ребенком и вскоре дал обет никогда не выходить за его стены. В первый раз он нарушил эту клятву в 430 г., когда, влекомый желанием защитить истину таинства Боговоплощения, извращенную Несторием, отправился на Эфесский собор и стал там энергичным сторонником Кирилла Александрийского. Строго говоря, Евтихий, не получивший правильного, систематического образования, совсем не был богословом.

Все положения его вероучения строились на трудах «великих александрийцев» — св. Афанасия и св. Кирилла — в том смысле, в каком он их понял. И тот и другой не раз говорили о божественной природе Христа и о том, что Он от самого зачатия Своего был истинным Богом. Это положение их учения и было односторонне усвоено Евтихием, который утверждал, что, хотя Иисус родился от Девы, Он по естеству Своему прежде всего Бог, а не человек. Общечеловеческая природа в Нем настолько изменена под влиянием божественной, что плоть Христа не единосущна человеческой.

Убеждения Евтихия долгое время не вызывали подозрения, хотя он их не скрывал.

Первым обратил на них внимание епископ дорилейский Евсевий. В 448 г. он прибыл на Поместный собор в Константинополь и по дороге заехал в монастырь к Евтихию.

Здесь в разговоре Евсевий узнал об уклонении Евтихия, много спорил с ним по догматическим вопросам, но так и не смог его переубедить. Прибыв на собор, он немедленно донес об открытой им ереси, объявив, что Евтихий, архимандрит знаменитого в Константинополе монастыря, давно уже начал заблуждаться и мыслит об Искупителе и таинстве искупления иначе, нежели передано от апостолов и отцов никейских. В записке, поданной константинопольскому архиепископу Флавиану, Евсевий писал: «Я просил Евтихия, пресвитера и архимандрита, чтобы он не предавался такому поражению чувств, опьянению мышления и исступлению ума… Но он, имея невоздержанные уста и необузданный язык, не перестает отрицать благочестивые догматы православия…». Флавиан пришел от записки в большое смущение. Поначалу он предложил Евсевию келейно объясниться с Евтихием и полюбовно привести дело к благоприятному концу, но Евсевий решительно отказался.

Тогда собор епископов вынужден был вызвать на свои заседания Евтихия. Тот долго не хотел являться, ссылаясь на свой обет, но в конце концов уступил настоятельному требованию.

Когда епископы спросили архимандрита, признает ли он догмат о единосущности Христа человечеству, Евтихий отвечал, что так как в символе о Христе сказано только, что «Он единосущен Отцу», и ничего не сказано в отношении того, единосущен или не единосущен Христос нам по человечеству, то он и держится лишь той истины, что Христос «единосущен Отцу по Божеству». Члены собора нашли такое вероопределение недостаточным и продолжали допытываться у Евсевия о его отношении к двум естествам Христа. В конце концов Евтихий кратко и ясно выразил свое учение в следующих словах: «После воплощения Бога-Слова я поклоняюсь только одному естеству, естеству Бога, воплотившегося и вочеловечившегося; исповедую, что Господь наш состоит из двух естеств прежде соединения, а после соединения исповедую одно естество».

Ему указывали на явную несуразность его взглядов, ибо как можно, признавая рождение Христа от Девы, в то же время принижать Его человеческую природу? Но этот довод не убеждал Евтихия. Все его учение строилось на различии между понятием «тело человека» и «тело человеческое». Он не оспаривал того, что тело Христа, взятое абстрактно, есть нечто человеческое, но из этого не делал вывода, что Христос есть человек (так, например, из того, что нечто розового цвета еще не следует, что это нечто — роза). Поскольку, по соединению двух естеств в Христе, божественное, безусловно доминировало в Нем над Человеческим, Евтихий считал неправильным признать Христа человеком, хотя по Евангелию Он и есть Сын Человеческий. Евтихий искренне недоумевал: «Разве может быть тело Господа и Бога нашего единосущным нам?» — и не понимал, как можно приравнивать Христа к людям, когда Он есть Бог. О «человеческом» в Христе он считал дозволенным говорить только в особом и не прямом смысле.