Йозеф Оллерберг - НЕМЕЦКИЙ СНАЙПЕР НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ 1942-1945

На столе перед нами лежало пятьдесят шесть снайперских винтовок и стопка служебных книжек. Участники курсов вызывались по одному. Первыми были вызваны четверо солдат, не прошедших курса: им предстояло вернуться в свои части рядовыми солдатами. Затем стали в обратном порядке вызывать выпустившихся снайперов, начиная с тех, кто имел низшие оценки. Пожимая руку каждого из них, сержант возвращал ему винтовку, которой он пользовался на курсах, служебную книжку и приятного вида бумагу из канцелярии с десятью заповедями снайпера.

Как все и ожидали, я оказался в тройке лучших учеников, которых сержант вызвал последними. Горячие поздравления сержанта мало тронули меня, а доставшийся мне в награду ящик из-под патронов, наполненный продуктами, вызвал у меня восторг. Ведь это означало, что мне не придется ехать домой с пустыми руками.

Стоящие с винтовками участники курсов были официально признаны снайперами. Но в то время как более неопытные солдаты были счастливы оттого, что обрели новый статус элитных бойцов, подобные мне бывалые солдаты, много повидавшие на передовой, смотрели в будущее с тревогой и дурными предчувствиями. Впрочем, они недолго пребывали в тяжелом состоянии духа. Жизнь снайпера подчинена моменту, а прямо перед нами была превосходная еда и пиво, а что еще нужно, чтобы наслаждаться жизнью? Я полностью отдался празднику и взял от него все, что мог, поскольку знал, что каждый день может стать для меня последним.

Большинство новоиспеченных снайперов на следующий день уже сидели в поездах, следовавших на восток. А меня в это воскресенье во второй половине дня на грузовике подбросили до Миттенвальда, и оттуда я зашагал в родную деревню. Я заранее известил в письме семью о своем приезде. Родители и сестры дожидались меня, когда я постучал в дверь. И не нужны были слова. Родители взволнованно обнимали меня, а сестры в нерешительности стояли рядом. Я повернулся к ним, улыбнувшись:

— Девочки, смотрите, что у меня для вас есть!

Я снял свою винтовку с плеча и прислонил к стене, снял рюкзак и, развязав его, достал несколько плиток шоколада в красной фольге, которые были частью завоеванного мною приза.

Как только семья услышала от меня, что события последних месяцев моей жизни представляли собой нечто вроде увлекательного приключения, все заверения вездесущей пропагандистской машины тут же были приняты ими на веру.

— Скажи нам, как идет война? — спрашивали они.

— Мальчик, ты плохо выглядишь! — сокрушалась мать. — Неужели они в армии не дают вам достаточно еды?

— Дайте ему хоть присесть! — не выдержал отец и усадил меня на скамейку за кухонный стол. — Сначала выпей, а потом мы тебе сообразим что-нибудь перекусить.

Моя семья явно не страдала от голода. Она была хорошо обеспечена продуктами, которые отец получал у местных фермеров за свои плотничные работы. Вся неловкость, которую каждый ощущал в первые минуты воссоединения семьи, вскоре прошла, но я по-прежнему замечал пытливые взгляды родителей. Однако что я мог им рассказать? У меня просто не было слов, чтобы описать то, что я перенес. Живя здесь, они бы попросту не поняли, каково мне там. К тому же у меня совершенно не было желания приносить ужас войны в этот спокойный, наивный мирок.

Начав рассказывать несколько анекдотов о каждодневной рутине солдатской жизни, я по едва заметному кивку головы отца понял, что могу продолжать. Охваченные восторгом, мать и сестры жадно слушали, как я описывал войну, подобной приключению, захватывающему, суровому и немного опасному — как раз такому, о каком мечтают молодые женщины.

Позднее, когда впервые за долгое время я снова оказался в своей удобной кровати, противоречия между вымыслом и правдой, миром и войной, начали терзать меня. Неуверенность в будущем давила на нервы. Так продолжалось несколько часов, пока я, наконец, не погрузился в беспокойный и слишком короткий сон. На следующее утро я встал разбитый, с головой, полной спутанных мыслей. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал помогать отцу в мастерской, и в итоге нашел умиротворение, сконцентрировавшись на семейном деле.

Отец не спрашивал меня, почему я так молчалив, поскольку понимал, что теперь творится в голове у его сына. Старику Оллербергу казалось, будто он сам еще вчера переживал то же самое, на несколько дней возвратившись домой с передовой. Правда, было это четверть века назад. Оллерберг-старший уходил на ту войну, полный ликования, а вернулся подавленным и ставшим мудрее после столкновения с суровой реальностью войны. Теперь он вспоминал, что чувствовал тогда, сравнивая мирную жизнь дома с пережитым им ужасом боев на Итальянском фронте, и как его семья не понимала, через что он прошел, а он не мог найти слов, чтобы рассказать им.

Отец и сын безмолвно работали в мастерской. Наши движения были точными и почти превосходно слаженными. Между нами установилось взаимопонимание, которое не требовало слов. Мы оба знали, чтб за плечами у меня и почему я не могу думать о том, что будет дальше. Невозможность избежать приговора судьбы тяжело давила на каждого, но особенно на солдата, воевавшего на передовой, чья жизнь находилась в жестких рамках слов "здесь" и "сейчас", знавшего, что каждая оплошность может стать его последней. Это знание определяло ритм моей жизни.

Безмолвие нарушилось, когда отец посмотрел мне в глаза со странной грустью и сказал:

— Позаботься о себе, мой мальчик, и вернись назад живым и здоровым. Ты нужен здесь.

Дни сменяли друг друга. Каждый из них я проводил с семьей. Деревня стала для меня непривычной и чужой. Все мои друзья и одноклассники ушли на фронт, многие из них уже погибли. Теперь каждый смотрел в будущее с неуверенностью и тревогой. Подвергавшиеся жесточайшей цензуре газеты неустанно выражали свою веру в окончательную победу Третьего рейха, однако теперь все научились читать между строк. Если в газетах говорилось о "гибком ведении войны по всем фронтам", каждому было ясно, что это означает отступление. Именно в это время западные союзники высадились во Франции и открыли второй фронт, который потребовал столь огромного количества сил Вермахта, что немецкая армия на Восточном фронте перестала получать пополнения. Одновременно американцы и британцы усилили свое давление на Южном фронте в Италии, в то время как русские начали наступление против группы армий "Центр". Было очевидно, что при таком нажиме по всем фронтам Вермахт не сможет сопротивляться долго. Полное и неизбежное поражение неумолимо приближалось. Попытка нескольких высших офицеров Вермахта убить Гитлера и договориться о сепаратном мире провалилась. Судьба Германии была решена.