Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Плохо у нас получается. Мы должны это дело сократить вдвое.

- То есть как?

- А так, чтобы послезавтра на рассвете выступить.

- Я готов хоть сейчас выступить, да с чем? Палок в лесу нарезать - и то время надо. А тут придется каждую щель по цейхгаузам облазить.

- Придется проворнее лазить.

- И так мы с вами чуть не на минуты все рассчитали.

- Пересчитаем на секунды.

- Легко сказать. Я не первую роту сколачиваю.

- Наша рота особого назначения.

- Тем основательнее ее надо снабдить.

Кирилл посмотрел на Дибича тяжелым взглядом из-под осевших на переносье бровей.

- Вот что, Василий Данилович. Условимся, что бой уже начался. А в бою ведь у нас разногласий не будет, правда?

- Тут не разногласия, а простая арифметика.

- Значит, простая непригодна. Пересчитаем по арифметике особого назначения. Я беру на себя самое трудное. Что, по-вашему, труднее всего получить?

- Два пулемета нужно? Связь нужна? А попробуйте раздобыть провод.

- Хорошо. Попробую. Связь будет за мной. Срежу, на худой конец, вот этот аппарат, - сказал Кирилл, вдруг зачем-то стукнув ладонью по телефону.

- Один аппарат - еще не связь, - возразил Дибич.

- Найдем сколько надо. Дальше что?

Они перебрали и перечеркали свои списки, разделили между собой намеченную работу и взялись за карту.

Роте предстояло идти по большаку на Вольск и оттуда на Хвалынск. Это составляло двести двадцать верст. Дибич клал на весь марш пятеро суток, с привалами и ночлегами. На хорошем пароходе передвижение отняло бы день. Но все суда были брошены на южную операцию и пароход мог подвернуться только случайно. Поэтому Извеков предложил следовать на Вольск поездом (что больше чем удваивало путь до этого города, но сокращало время), а остаток дороги до Хвалынска - маршем. Такой комбинированный переход занял бы трое суток.

- Если не подведет чугунка, - сказал Дибич. - Пары-то разводят дровишками.

- Нарубим, - сказал Извеков.

- И если Миронов не двинет от Пензы на юг и не перережет железную дорогу где-нибудь под Петровском.

- А для чего нас посылают? Будем драться там, где встретим противника.

- Нас посылают в Хвалынск. В Петровск пошлют других. Мы обязаны выполнить свою часть задачи.

- Задача в том, чтобы переломать врагу ноги, а на какой станции мы их переломаем - не существенно.

- Напрасно так думать. Большая разница - кто кому навяжет бой, кто выберет время и место боя. Мы имеем дело с конницей. И она уже выступила. А мы будем готовы к маршу только на третьи сутки. Нас легко предупредить.

- Не на третьи, - поправил Кирилл, - а через полтора суток. И у нас больше шансов не быть предупрежденными, а предупредить самим, если мы перебросим роту по железной дороге.

- У меня нет возражений. Все равно неизвестно, что будет через трое или двое суток, - проговорил Дибич очень тихо и замолчал.

Неожиданно он побледнел и сказал с волнением:

- Вы начали о разногласиях. Давайте договоримся сразу. Вы мне доверяете или нет? Если нет, то не теряйте времени - вам нужен другой командир.

- Я вам доверяю, - спокойно ответил Кирилл.

- Вполне?

- Вполне.

- Благодарю. Тогда еще вопрос. Кто из нас будет командовать?

- Вы.

- Я хочу знать - не кто будет поднимать цепь в атаку, а кто будет определять тактику боя, я или вы?

- Мы вместе.

- Это значит, что я обязан присоединяться к тому, как вы решите, да?

- Нет. Это значит, что мы оба будем вникать в убеждения друг друга и находить согласие. Притом я потребую к себе такого же полного доверия, какого вы требуете к себе.

- А в случае расхождений?

Дибич глядел на Кирилла разожженными нетерпением глазами, все еще бледный, и Кирилл вспомнил, каким увидел его в этом кабинете первый раз больного, измотанного судьбой и противящегося ей изо всех своих остаточных сил.

- Вы в Красной Армии, - ответил он, - устав ее не тайна. Но вряд ли между нами возможны расхождения. Во-первых, я не сомневаюсь в превосходстве ваших военных познаний и буду полагаться на них. А во-вторых, у вас ведь одинаковые со мной цели.

Кирилл подвинулся к нему и тепло досказал:

- Вы меня простите, я никогда не заставлю страдать ваше самолюбие.

Дибич, вспыхнув, махнул рукой.

- Я заговорил не потому... Просто чтобы раз навсегда... И чтобы к этому не возвращаться. Чтобы вы знали, что я ставлю на карту жизнь.

- На карту? - воскликнул Кирилл. - Зачем? Мы не игроки. Ваша жизнь нужна для славных дел.

- Я понимаю, понимаю! - отозвался Дибич с таким же порывом. - Я хотел, чтобы вы знали, что я во всем буду действовать только по убеждению, и никогда из самолюбия или еще почему... Так что если я с вами разойдусь в чем, то...

- Но зачем, зачем же расходиться? - сказал Кирилл, поднявшись и вплотную приближаясь к Дибичу. - Давайте идти в ногу.

- Давайте, - повторил за ним Дибич, - давайте в ногу.

Они улыбались, чувствуя новый приток расположения друг к другу и радуясь ему, как всякому вновь открытому хорошему чувству.

- Я вот еще что придумал, - сказал Кирилл. - Ежели какая непредвиденная задержка в наших сборах, то вы отправляетесь с эшелоном, а я доделываю здесь необходимое и нагоняю роту в Вольске, на автомобиле.

- Откуда же автомобиль?

- А это я тоже беру на себя.

- Ну, я вижу, с таким снабженцем, как вы, не пропадешь! - засмеялся Дибич.

Уже когда он уходил, Извеков задержал его на минуту.

- Я хотел спросить, что это за человек - Зубинский, вы не знаете? Военком дает нам его для связи.

- Бывший полковой адъютант. Форсун. Но исполнительный, по крайней мере - в тылу.

- Ты, говорит военком, будешь за ним, как за каменной стеной.

- Ну, если уж прятаться за каменную стену... - развел руками Дибич.

- Так как же, брать?

- Людей нет. По-моему - надо взять.

С этого момента начались стремительные сборы в поход. Это были ночи без сна и день, казавшийся ночью, как сон - когда спешишь с нарастающей боязнью опоздать и все собираешь, собираешь вещи, а вещей, которые надо собрать, остается все больше я больше, словно делаешь задачу по вычитанию, а уменьшаемое растет и растет.

Зубинский носился по улицам на отличном вороном жеребце, в английском, палевой кожи, седле. Он был прирожденным адъютантом, любил выслушивать приказания, выполнял их точно и с упоением, доходившим до жестокости. Он покрикивал на всех, на кого мог крикнуть, сажал под арест, кого мог посадить, действовал именем старших с необычайной легкостью, как будто все, у кого он был под началом, в действительности ему подчинялись или состояли у него в закадычных приятелях. Перехваченный щегольской портупеей, в широком, как подпруга, поясе, со скрипучей кобурой маузера на бедре, он был под стать своему жеребцу. Не зная ни секунды передышки от трудов, он не уставал холить свою будто нарисованную внешность: разговаривая, он чистил ногти; на полном скаку лошади сдергивал фуражку и поправлял напомаженный пробор; расписываясь в бумагах, проверял свободной рукой пуговицы френча и пряжки своей гладко пригнанной сбруи. И походя он все чистился, отряхивался, одергивался, точно перед смотром.