Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Давай разложим на постели, а потом как следует сложим.

- Мы ее склеим. Я у дедушки возьму клейкой бумаги, у него есть.

Присев на корточки, они стали ползать, вытаскивая листы из-под кровати, стола и кресла и передавая друг другу. После драки они стояли лицом к окнам, да были к тому же так поглощены своей ссорой, что ничего, кроме себя, не видали. Взявшись собирать книгу, они неминуемо должны были подползти к Алеше: некоторые листочки долетели до его ног. Он уже хотел помочь подбирать, потому что страх прошел и он очень был рад, что после такого отчаянного сражения не оказалось даже тяжело раненных. Но сначала надо было объявиться. Он решил покашлять. И как раз в этот момент рыжий распрямился, оглядывая комнату, и прямо уперся своим желтым бесстрашным взором в Алешу.

- Это что? - спросил он. - Ты чей? Витя, смотри!

Но беленький уже подходил и глядел на Алешу тоже необыкновенно бесстрашными и потому пугающими глазами.

- Наверно - которые приехали к Арсению Романычу из Петрограда, сказал он.

- Ты из Петрограда? - спросил Пашка.

- Да, - ответил Алеша и поперхнулся слюнкой.

- Чего особенного нашел в тебе Арсений Романыч! - удивился Пашка.

- Ты что же - все видел? - спросил Витя.

- Да. Извините, - сказал Алеша, поклонившись.

- Ничего. Мы не боимся, - сказал Пашка. - Как тебя зовут?

- Меня Алешей.

- Сколько тебе лет?

- Семь-восьмой, - выговорил Алеша в одно слово.

- Мы саратовские, вот я и Витька, а нам восемнадцать лет. А ты петроградский, а тебе всего семь.

- Да, какой хитрый! Так не считают - двоих вместе! - посмелел Алеша.

- Тебе не выгодно. Трусишь, что мы старше. Ну, выходи, козюлька, на одну левую руку! Хочешь? - вызывающе сказал Пашка.

- Нет, не хочу. Мне Ольга Адамовна запрещает драться, - упавшим голосом признался Алеша.

- Это кто?

- Моя бонна.

- Это что?

- Гувернантка, - разъяснил Витя.

- Ты больше слушайся своей губернаторши, - сказал Пашка. - Этак тебе всё запретят, если слушаться будешь.

- Ну, собирай листочки, Алеша, - приказал Витя.

Алеша мигом опустился на колени и с восторгом полного избавления от страха начал ползать. Он вскакивал, подняв два-три листочка, отдавал их мальчикам, опять становился на колени, опять вскакивал и так добрался до той комнаты, откуда выскочили драчуны. Тут он увидел высокие длинные полки с книгами, не в особенном порядке, но расставленные и не очень пыльные.

- Библиотека! - сказал он, присев на пятки.

- А ты знаешь? - спросил Пашка ревниво.

- У моего папы тоже библиотека.

- Такой, как у Арсения Романыча, нет ни у кого, - сказал Витя.

- Мы ее скоро городской сделаем, для всех мальчиков и девчонок, сказал Пашка.

- Так тебе Арсений Романыч и даст! - возразил Витя.

- А мы, если захотим, отберем, - гордо объявил Пашка, - по новому закону, - что хотят, отбирают!

- Ну и дурак, - сказал Витя.

- Сам дурак. Хочешь только все для себя. Жила!

Они оба нахмурились, вкладывая листы в переплет книги. Через минуту все было собрано, и Пашка сказал Вите:

- Тебе дедушка велел домой идти.

- Да, домой. А сам велел на базаре краску продать.

- Какую?

- Для яиц. Либо продать, либо обменять на яйца.

Витя достал из кармана пакетики, и все трое мальчиков стали разглядывать нарисованных на пакетиках ярких зайцев, петухов и огромные, размером больше зайцев и петухов, алые, лазоревые, лиловые яйца.

- Больно надо теперь твою краску для яиц, - сказал пренебрежительно Пашка, - когда пасха-то прошла.

- Деревенские что хочешь возьмут, - ответил Витя. - Им все надо. Я раз вынес на базар резиночки для записных книжек. Знаешь? - кругленькие такие. Деревенские все до одной похватали.

- У тебя дома пасху справляли? - спросил Пашка.

- Ага. А у тебя?

- У нас мать при смерти. Спрашиваешь! - отвернулся Пашка.

Витя поднял к самому носу Алеши книгу, потряс ею внушительно, проговорил с угрозой:

- Об этом Арсению Романычу ни гугу! Смотри!

Алеша покачал головой и солидно заложил руки за спину.

Когда приятели двинулись к двери, она раскрылась. Ольга Адамовна - в своем необыкновенном сак-пальто и в шляпке-наколочке, - остановившись, приложила руку к сердцу. Длинный подбородок ее странно шевелился.

- Алеша, как мог ты сюда попасть... с этими мальчиками?! Вы кто такие, мальчики? Вы здесь живете?

- Мы ходим к Арсению Романычу, - сказал Витя, осматривая Ольгу Адамовну, как хозяин.

- Это твоя? - нелюдимо спросил Пашка у Алеши.

- Мы познакомились, - сказал Алеша, примирительно обращаясь к Ольге Адамовне.

- Надо было ждать, когда вас познакомят старшие, - заявила Ольга Адамовна. - Что с твоими коленками, Алеша! Идем, я почищу, умою тебя, и мы должны гулять. До свидания, мальчики.

Она взяла Алешу за ручку.

Пашка дернул им вослед головой и понимающе мигнул Вите:

- Айда на базар!

В коридоре Ольга Адамовна встретила Анастасию Германовну, таинственно притронулась к ее локтю и прошептала:

- Сюда ходят такие плохие мальчики! Боже мой! Мы попали в плохой дом!

- Не пугайтесь, милая Ольга Адамовна, - легко дохнула на нее Анастасия Германовна. - Не плохой, а очень смешной дом! Ни одной целой вещи. Какие-то инвалиды. Дом смешных инвалидов!

Она мягко, на свой беззвучный лад, засмеялась и вдруг, в неожиданном порыве, больно прижала голову Алеши к себе под сердце.

5

Меркурий Авдеевич Мешков поднялся рано. Он никогда не был лежебокой, а последний год совсем потерял сон, начинал утро с зарей. Это был уединенный, словно монастырский час. Из смежной комнаты тихо слышалось дыхание дочери. Внук Виктор иногда стукал во сне то коленкой, то локтем об стену, забияка, и сны-то у него петушиные! В отца, что ли, - Виктора Семеныча? Тот по сей день хорохорится. Уж, кажется, подрезали крылышки и хвост выщипали, от гнезда ни пушинки, ни прутика не оставили, надо бы стихнуть - так нет! Все чего-то прикидывает да сулит: "Погодите, папаша, погодите!" - "Чего годить, неугомона? - спрашивает Меркурий Авдеевич. - Полтора кромешных года годим, а только ближе к смерти. Вон моя Валерия-то Ивановна не дождалась, опочила". - "Все равно, - возражает Виктор Семенович, - возвышен ли ты, унижен ли - все равно с каждым днем ближе к смерти, это верно. Но это зависит от строгости матери-природы. От человека зависит другое. Настоящему человеку дан ум. Уму назначено создать устройство жизни". - "Вишь, как он ловко все устроил, твой ум-то!" - торжествует Меркурий Авдеевич. "Это не мой ум, - опять возражает Виктор Семенович, - это ихний ум. А у них ум простой. Они думают силой взять. Двадцатый уж век такой, что без образованности сила ни к чему, разве во вред. Возьмите, папаша, меня. Ну, какой я им сотрудник? Смеху подобно! А они меня в исполком позвали. Почему? Потому что выше меня по образованности автомобилиста-механика нет во всем городе. Колесить на машине полный идиот может. Но содержать машину попробуй без образования! Ломать - они без нас! А починять - они к нам! Образование их защемит, папаша, погодите!" - "Я для себя все решил, отвечает Меркурий Авдеевич, - годить нечего. Да и что ты заладил: папаша, папаша! Три года скоро, как я твоего сына ращу, и Лиза мне уже твое имя вспоминать запретила. Вот как у нас! А ты все - папаша!" - "Вы дед моему сыну, отец моей жене. Что же вы пренебрегаете? - упрямствует Виктор Семенович. - Все восстановится, и Лизу с сыном вернут мне по закону. Так что вы - и бывший мой папаша, и будущий. По гроб доски не отвертитесь!" "Нет, - не соглашался Меркурий Авдеевич, - Лиза к тебе не вернется, напрасно себя утешаешь, это, брат, мираж-фиксаж. Лиза на вкус свободы отведала". - "Что ж свобода? - не смущался Виктор Семенович. - Пускай неволя, лишь бы хлеба вволю. А хлеб ко мне скорей придет, чем к Лизе. Свобода! Я бы тоже за свободой вприпрыжку побежал, да живот не пускает. Вот я и катаю на "бенце" богом данных властей". - "Богом данных! - укоряет Меркурий Авдеевич. - Бесстыдник!" - "А как же иначе, папаша? - удивляется Виктор Семенович. - У них стыда нет, а у меня должен быть? Этак я никогда с ними общего языка не найду!" - "Что же ты им бражку варить помогаешь?" уже ярится Меркурий Авдеевич и вещим голосом, будто желая образумить заблудшего, повторяет не гаснущее в памяти пророчество Даниила: нечестивые будут поступать нечестиво, и не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют...