Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Я кончу прощальное слово об Арсении Романовиче обещанием. Недавно я слышал от наших моряков, что кочегарам судов, курсирующих в Красном море, кажется, будто у котлов прохладнее, чем на палубе. Так вот нам, большевикам, кажется, что трудности борьбы за новый мир легче мещанского бездействия мира старого. Мы не отойдем от наших котлов, не выйдем отдыхать на палубу - нам там душнее. И мы можем пообещать нашему другу Арсению Романовичу, что, стоя у котельных топок, никогда не перестанем мечтать и научим мечтать наших детей, которых он так любил, научим их не упускать из вида маяков будущего.

Рагозин одним большим шагом спустился с бугра.

Его сменили еще два оратора. Но они говорили кратко - все было сказано до них, да и ветер разгуливался сильнее, мело метелицей, люди жались теснее друг к другу.

Могилу еще не сровняли с поверхностью земли, когда начали разбредаться. Трамваи не доходили до кладбища, надо было идти пешком к университету. По широкому полю перед кладбищем вожжами тянулась поземка, закручиваясь вокруг трамвайных столбов. Местами проступила голая земля, расчищенная ветром. Снег сдуло к тесовым кварталам, и они насупленно темнели на ярко-белых тротуарах.

Мальчики - руки в рукава или в карманы, - намерзнув, пока стояли у могилы, почти бежали впереди не поспевавших за ними взрослых.

- Как летит время, - сказала Вера Никандровна Аночке, - ведь это с Павликом рядом - сын Лизы будто?

- Да, Витя.

- А Павлик совсем молодец.

- Да. Иногда не верится, что я его нянчила.

Аночка засмеялась.

- Ты что?

- Помните историю с шоколадом?

- С шоколадом?

- Это еще перед войной. Помните, вы подарили Павлику на именины плитку шоколада? Мама ему велела поделиться со мной. Он долго мучился, все не хотел давать. Потом говорит: "Ну хорошо, мама, я только дам Аночке ма-аленький кусочек". - "Почему же маленький, когда у тебя много?" - "Я боюсь, большим кусочком как бы она не подавилась".

Теперь они вместе засмеялись, но смех как-то сразу оборвался, точно они вспомнили, что идут с похорон. Прикрывая от порыва метели рукавом лицо, Аночка мельком спросила:

- Почему не пришел Кирилл Николаевич?

- Да, жалко. Он понял бы своего отца, после этой речи - почему дружил отец с Дорогомиловым... Кирилл хотел пойти. Но что-то неотложное в военном комиссариате.

Аночка резко вскинула брови, но промолчала и сосредоточенно прибавила шаг: мальчики слишком далеко убежали вперед.

Они кучкой семенили посередине мостовой, нагнувшись против ветра, мешавшего как следует говорить. Они перекидывались короткими словами, подолгу не отвечая друг другу.

- Здорово мой отец говорит, а, Пашка? - спросил Ваня.

- Ага, - согласился Павлик, но подумал и прибавил: - Зря это он про книжный хлам. Мой отец обрадовался.

- Чего обрадовался?

- Толкнул меня и говорит: товарищ Рагозин со мной согласен - Арсений Романович держал один хлам.

- Ну и пусть. Тоже! Твой отец!

Вите думалось, что Петр Петрович не сказал об Арсении Романовиче самого важного. Самое важное состояло в том, что Арсения Романовича больше нет и что таких, как он, никогда больше не может быть.

- А как мы об Арсении Романыче напишем? - спросил он.

- Что напишем? - захотел узнать Ваня.

- На кресте.

- Правда, а? - встрепенулся Павлик.

- На кресте! - насмешливо переговорил Ваня.

- А что? - сказал Витя, принимая вызов.

- У Арсения Романыча будет памятник, а никакой не крест.

- Ну да, памятник. Большо-ой! - протянул Павлик.

Все трое по очереди потерли уши.

- Ребята! Мужик на санях! - воскликнул Витя.

- Дурак какой! Снегу-то с гулькин нос, а он вылез, - сказал Ваня.

- Надо так написать, - проговорил Павлик сосредоточенно: - Здесь лежит наш Арсений Романович, и потом подписи.

- Какие подписи? - спросил Ваня.

- Ну, подписи - ты, я, Витя, еще кто, еще.

- Тоже выдумал! Кто это на могилах расписывается? Я на кладбище целое лето жил, знаю.

- Ну и что же, что жил? Разве есть закон? Захотим, так распишемся.

- А чего такое - селение праведных? - спросил Витя.

- На кресте, да? Знаю, - сказал Ваня.

- На кресте, да? - повторил за ним Павлик.

- Это всё попы! - сказал Ваня. - Воскресение, селение. Начнут архиреить! А ничего и нет. Закопают, так не воскреснешь.

- Ну да, - согласился Павлик. - Отзвонил, и больше каюк.

- А на Марсе? - скептически спросил Витя.

- На Марсе! Подумаешь! - дернул плечами Павлик.

- Ты не читал, вот и говоришь.

- Ты читал, да плохо, - сказал Ваня. - На Марсе не мертвецы, а живые люди.

- Ага, - подтвердил Павлик. - Только там марсисты.

- Надо так, - предложил Витя. - Здесь покоится (он сделал паузу, сомневаясь - нужно ли что-нибудь о прахе и о местности)... покоится Арсений Романович, самый хороший человек!

Он неуверенно взглянул на товарищей. Павлик подумал и признал, что проект удачен. Ваня был не очень доволен.

- Надо еще нарисовать и выбить на камне, - дополнил он.

- Рисунок?

- Ага.

- А про что рисунок?

Тут мальчиков догнал Рагозин и положил им на плечи тяжелые руки в варежках.

- Замерзли?

- Не-ет! - дружно откликнулись они, опять потирая ладонями уши.

- Петр Петрович, мы спорили про памятник, какую сделать надпись.

- Ну, какую же решили сделать?

Они опять заспорили наперебой, выдумывая новые предложения и в конце концов заставив Рагозина сказать, какую надпись сделал бы он сам.

- По-моему, надо просто: Арсений Романович Дорогомилов, революционер.

- И всё? - спросил Павлик, от неожиданности разинув рот.

- И всё.

- И всё! - вскрикнул Ваня. - Вот это да-а!

- Это да-а! - закричал тогда и Павлик. - Арсений Романыч тоже был бы рад, правда, а?

И только Витя задумался и ничего не сказал. Ему было грустно, что о таком человеке, как Арсений Романович, будет написано всего одно слово.

Мальчики шли в ряд с Петром Петровичем, стараясь так же широко шагать, как он, и скоро добрались до площади, где толпа людей дожидалась трамвая.

Становилось очень морозно, быстро темнело, вьюга крутила и крутила все злее. Но мальчики, прохваченные холодом и засыпаемые снегом, присоединились к толпе и стали терпеливо, вместе со взрослыми, ждать, чаще растирая уши, щурясь сквозь метель на далекие неясные фасады университета.

37

После первого спектакля "Коварства" Аночка и Кирилл видались каждую неделю, и в день похорон Дорогомилова тоже должна была состояться встреча.

Кириллу казалось, что они видятся очень часто, то есть что чаще видеться невозможно - так трудно и хитро было выкроить два-три часа, свободных одновременно и у него и у ней. Сложнее, конечно, было для него. Аночка как-то спросила, договариваясь о свидании:

- Но ведь есть у тебя расписание?

- Расписание - чего?

- Ну, когда ты занят, когда нет.

- Когда нет? - усмехнулся он. - Тогда находится что-нибудь непредвиденное.