Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Виноват, - перебил человек, которого интересовала война.

Заложив большой палец за портупею, он на секунду прикрыл глаза, будто собираясь с терпением и призывая внять доводам разума. Момент этот Александр Владимирович счел удобным, чтобы, кивнув, назвать свою фамилию с внушительной размеренностью, давно установленной им для тех случаев, когда он рассчитывал произвести впечатление. Военный стукнул каблуками и взял под козырек - под свой импозантный козырек и на свой удивительно особливый лад: собрав пальцы в горсть, он раскинул ее и вытянул в лодочку у самого виска, словно погладив выбившуюся из-под околыша кудряшку.

- Зубинский, для поручений городского военкома, - сказал он совсем не тем голосом, каким только что перебранивался, и не без приятности. Разрешите объяснить. Военный комиссар полагает занять верхний этаж дома под одно из своих учреждений. Гражданин Дорогомилов напрасно волнуется...

- Напрасно! - выкрикнул Арсений Романович и загремел манжетами.

- Совершенно напрасно, потому что ему, по закону, будет предоставлена, возможно, тут же, внизу, комната.

- Комната! Благодарю покорно! А библиотека, библиотека?!

- Относительно библиотеки лично я полагаю, что в случае ее ценности...

- Кто установит ее ценность? Вы? Вы? Вы? - исступленно закричал Дорогомилов.

- В случае ценности, - продолжал Зубинский, слегка играя своим спокойствием, - она подлежит передаче в общественный фонд, в случае же малоценности...

- Малоценности! - почти передразнил Арсений Романович.

- В этом случае она, конечно, останется за ее владельцем.

- Но помещение для книг, помещение! - требовательно возгласил владелец.

- Если недостанет помещения, тогда о книгах позаботится отдел утилизации губсовнархоза.

Дорогомилов качнулся к стене и произнес неожиданно тихо:

- Вы слышали, Александр Владимирович?

- Да, - отозвался Пастухов, усмехаясь Зубинскому, - вы зашли, кажется, чересчур далеко.

- Я отвечаю на вопросы. Это мое мнение, не больше.

- Какое же у вас мнение обо мне с семьей?

- Вот гражданин Дорогомилов требует, чтобы мы заручились ордером коммунхоза. Почему же он поселил у себя без всякого ордера вас, гражданин Пастухов?

Все молчали. Зубинский вежливо и с интересом наблюдал, как обескураженно мигает Александр Владимирович, как приглаживает волосы Дорогомилов, как помалкивает человек с замкнутыми устами, и наконец медленно перевел взор на Анастасию Германовну, безмолвно следившую за сценой из комнаты.

- Иными словами, гражданина Пастухова с семьей вы просто выкинете на улицу, да? - вдруг спросила она мягко и с улыбкой, которая могла показаться и очаровательной и вызывающей, так что Зубинский, поколебавшись, ответил уклончиво:

- О, с таким именем, как ваше, вряд ли можно остаться под открытым небом.

- Это сказано, пожалуй, по-светски, - все так же улыбаясь, проговорила Ася, - но правда, Саша, мы предпочли бы галантности приличный номер в гостинице?

- Я предпочел бы, чтобы нас не трогали, - мрачно сказал Пастухов.

Зубинский приподнял плечи в знак того, что он отлично понимает, как все это неприятно, но он - человек службы и выполняет долг.

- Я надеюсь, вы поможете со своей стороны гражданам Пастуховым, обратился он к своему спутнику, который, еще помолчав, с сожалением разжал рот и, будто преодолевая головную боль, выдохнул одно слово:

- Оформим.

- Простите, а вы кто? - сострадательно полюбопытствовала Ася.

- Представитель жилищного отдела, - горько сказал молчаливый человек.

- Ах, такого типа! - вскрикнул оживший Арсений Романович. - Позвольте! Жилищному отделу известны все эти намерения? И вы не проронили ни звука?! Я сейчас же иду вместе с вами и делаю заявление. Официально! Официально!

Ни на кого не взглянув, представитель жилищного отдела вразвалочку направился к лестнице. Зубинский козырнул на свой изысканный манер Анастасии Германовне, изгибом корпуса показывая, что приветствие относится и к Пастухову - побольше, и к Дорогомилову - самую малость, быстро шагнул к выходу, и слышно было, как он молодцевато забарабанил подошвами по деревянным ступеням.

Арсений Романович сложил руки, закрывая ладонями грудь, и низко поклонился Анастасии Германовне:

- Извините мне этот мой вид (он громыхнул манжетами) и эти мои ужасные вопли! Ужасные, ужасные, как на базаре!

Он устремился в темноту коридора с легкостью необычайной.

Оставшись с женой, Пастухов подошел к окну. В тишине раздавалось каждую минуту возобновляемое постукивание его ногтей по стеклу. Вдруг он засмеялся, вспомнив любительницу музыки в общежитии.

- Ты что? - спросила Ася.

- Есть люди настолько самонадеянные, что спроси этакого павлина играет ли он на рояле, он, не моргнув глазом, ответит: не знаю, мол, не пробовал, но думаю, что играю...

- И ты думаешь, Зубинский из такой породы?

- Думаю, да.

- Ну, значит, мы с тобой горим! - весело сказала она, и, повернувшись друг к другу, они так захохотали, будто никаких невзгод и не было вовсе, а они шли навстречу очень заманчивым событиям.

Тогда Алеша, выйдя из своего угла, стал между родителями и Ольгой Адамовной, точно обеспечивая отступление к любой из трех точек, если будет надобность, и сказал:

- Папа, лучше, чем если нас станут кидать на улицу, то давайте будем жить в саду, а? И чтобы Арсений Романыч вместе с нами жил, хорошо?

Александр Владимирович перестал хохотать и, немного подумав, как всегда в разговоре с сыном, сощурился на него и ответил серьезно:

- Да, конечно, мы так и сделаем. Нам с тобой в саду будет чрезвычайно удобно... играть с мамой и с Ольгой Адамовной... в кто дальше доплюнется...

11

День спустя, проходя торговым рядом, называвшимся по старой памяти Архиерейским корпусом, Пастухов с женой остановились перед газетой, только что наклеенной на кирпичную стену и обрамленной по краям, где стекал клейстер, шевелящимся ободком мух.

Военная сводка Красной Армии была грозной: фронты раскачивали свои действия все более зловеще на юге и на востоке. Нижняя и Средняя Волга по-прежнему была желанной целью белых генералов, одновременный выход к ней деникинского правого фланга с донских степей и колчаковского центра из Заволжья означал бы слияние разомкнутых военных сил контрреволюции, которые теперь поднимались явно для решающего удара. Казаки уральских и оренбургских степей должны были бы сомкнуть звенья мертвой цепи вокруг Республики Советов. Саратов в этой борьбе громадного стратегического масштаба был рукоятью меча, опущенного клинком вдоль Волги, на юг, и одним лезвием обращенного к западу, против деникинских армий, другим - на восток, против казаков. Переломить этот уже испытанный большевиками, послушный им меч, выбить эту рукоять из непокорной десницы революции - было ближайшим намерением белых, и для осуществления его они согласились между собой не пощадить крови.