Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Дибич невольно начал прислушиваться к коротким словам, которыми семейство перебрасывалось, и постепенно, сквозь гул терпеливых людских голосов, разбирать, о чем говорится. Он давно не видал таких семей, счастливых и ладных, и ему было и странно, и грустно, и почему-то приятно, что такая семья тоже попала во всеобщий водоворот, привычный, но трудный даже для бывалого солдата.

- Ася, - вдруг довольно громко сказал муж, - тебе не кажется, что Ольге Адамовне лучше снять брошку?

- Брошку? - с изумлением и вспыхнувшим любопытством спросила жена, как человек, ожидающий, что сейчас последует что-то очень веселое.

- Брошку, - повторил он, строго помигав на бонну, которая тотчас испуганно потрогала под длинным своим подбородком дешевенькую мастиковую ромашку с божьей коровкой.

- Из-за вашей склонности к роскоши, Ольга Адамовна, нас еще примут за буржуев.

- Ну, Саша, разве так можно? С Ольгой Адамовной, чего доброго, родимчик случится! - с обаятельным сочувствием к старой даме улыбнулась жена, и улыбка ее выразила как раз обратное тому, что она сказала словами, то есть что это очень хорошо - посмеяться над Ольгой Адамовной.

- Я уверен, мы пропадем из-за Ольги Адамовны. У нее аристократический вид. Смотри, как она пренебрежительно глядит на солдат!

- Я абсолютно не гляжу на солдат, Александр Владимирович, молниеносно покраснев, отозвалась Ольга Адамовна. - Я смотрю только на моего Алешу.

- Абсолютно! - усмехнулся Александр Владимирович. - Что это за слово? Абсолютно? Я такого слова не знаю. Абсолютно? Не слыхал. Абсолютное все отменено. Абсолютного не существует, мадам.

- Я прошу защитить меня, Анастасия Германовна, - сказала бонна тоненько. - Когда я волнуюсь, это отражается на моем Алеше.

- Но ведь, вы знаете, он шутит, - участливо ответила Анастасия Германовна.

- Ах, мадам, надо беречь нервы, - опять громко и со вздохом сказал Александр Владимирович, - мы можем оказаться в гораздо худшем положении. Не сердитесь.

Он отвернулся без всякого интереса и скучно повел глазами вокруг. Дибичу хорошо стало видно его лицо - крупное, с брезгливо подтянутой к носу верхней губой и сильно развитыми ноздрями. Он был гладко побрит, и это больше всего удивляло: когда и где успел он заняться своим лицом - в сутолоке, в грязи и неудобствах дороги?

Вдруг он приподнялся, нацеливаясь немного сощуренным взглядом куда-то к буфету. Потом встал и, несмотря на дородность, сделал несколько очень легких шагов, миновав Дибича так свободно, будто никакой тесноты не было в помине.

Начальник станции с нечесаной бородой, в порыжевшей фуражке брел вдоль буфета, сонно показывая вокзальному охраннику, как лучше разместить людей с их пожитками, чтобы были проходы. За ним тянулся хвост пассажиров, больше всего - солдат. Вертя в руках поношенные документы, они то угрожающе, то безнадежно выкрикивали: "Товарищ начальник! Товарищ начальник!" Он, видно, привык к этим зовам, как к паровозным гудкам, и не оборачивался.

Александр Владимирович остановился, загородив ему дорогу, и сказал любезно:

- Вы обещали устроить нас на Балашов.

- На Балашов поездов не будет, - ответил начальник, не задумываясь.

- Вы помните, я к вам обращался? Я - Пастухов.

- Помню, - проговорил начальник, безразлично разглядывая кожаные пуговицы на широком коротком пальто необыкновенного пассажира. - На Балашов идут только эшелоны.

- Может быть - с эшелоном? - полуспрашивая, почти предлагая, сказал Пастухов.

- С воинским эшелоном? Это - дело начальника эшелона. Я ничего не могу. Поезжайте на Саратов.

- Мне надо на Балашов, а вы предлагаете Саратов.

- Саратов или Пенза, - сказал начальник равнодушно и приподнял руку, чтобы показать, что хочет идти и просит посторониться.

- Из Пензы я приехал, - возразил Пастухов, не двигаясь с места, зачем же мне возвращаться? Это странно и... несерьезно. Мне нужно в Балашов. У меня семья. Я сижу на вашем вокзале сутки... а у вас даже кипятка нет.

- Ничего не могу. Хотите Саратов? - повторил начальник и, вскинув мертвые глаза на Пастухова, подвинулся, чтобы обойти его стороной.

Тогда скучившиеся солдаты, которые ревниво слушали разговор, начали опять выкрикивать, перебивая друг друга:

- Товарищ начальник! Товарищ начальник!..

Пастухов снова преградил ему путь и сказал упрямо, сдерживая раздражение:

- В конце концов отвечаете вы за свои слова или нет? Вы два раза обещали отправить меня с семьей на Балашов. Вы сами сказали.

- Ну и что же, что сказал? Путь заняли эшелоны, понимаете? Можете вы это понять? - оживая от усталого безразличия, воскликнул начальник.

У Пастухова дернулась щека.

- Потрудитесь не подымать тона, - сказал он тихо.

- Разрешите пройти, - громче выговорил начальник.

- Прошу вас не кричать, - сказал Пастухов, не уступая дороги.

- Никто не кричит. Разрешите пройти.

- Прошу вас дать мне возможность говорить с начальником эшелона.

- Это - ваше дело. Позвольте.

- Э, да кончай, ладно, - прозвенел неожиданно лихой голос. Разбубнился! Подумаешь!

Молодой солдат в накинутой на плечи шинели и с объемистой сумой в руках надвинулся на Пастухова из толпы. В стальных, немного навыкате глазах его играло веселое и хитрое безумие. Он держал высоко крупную светловолосую голову, увенчанную сплюснутой в блин фуражкой, и белые, необычно для молодых лет мохнатые брови его ходили вверх и вниз торжествующе страшно.

Пастухов попробовал отстранить солдата, но он напирал, быстро перекатывая глаза с начальника на людей и назад, на Пастухова.

- Подумаешь! Я - Пастухов! Отыскался! Я тоже не веревками шит, не лычками перевязан! Я, может, Ипат Ипатьев, раненый воин. А терплю! Сказано дожидай - я дожидаю. А то, ишь ты: я - Пастухов, подай мне Балашов!

- Брось, - сказал солдат постарше, расплывчато, как будто лениво, но смышлено улыбаясь, и примирительно тронул молодого за локоть.

- Нет, не брось, погоди! У меня хоть и один зрачок, а я востро вижу, чего ему на Балашов захотелось! На юг, барин, метишь податься? К белым генералам под крылышко? Я раз-би-ра-юсь!

- Я не барин, у вас нет оснований со мной так говорить, - произнес Пастухов увещательно, как старший. - А вопрос - куда мне ехать, я надеюсь решить без вашего участия.

- Ловкий, - еще более лихо и раздраженно вскрикнул солдат. - Теперь без нашего участия ничего не решается, если желаете знать.

Поднявшийся с пола Дибич был прижат людьми вплотную к спорщикам. Он видел, с каким самообладанием пытался Пастухов не потерять внешнего достоинства и как от этих усилий достоинство переходило в напыщенность и разжигало любопытство и подозрительность толпы. Все были замучены бесплодным ожиданием поездов, томились, изнемогали от скуки. Скандал обещал рассеять тоску. Охранник вяло помахивал винтовкой, чтобы дать выход начальнику станции. Вдруг сзади кто-то пробасил: