Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Одна койка как-то запустовала, больные остались втроем, штабист долго раскачивал северянина, выспрашивая - кто он да что, и малый разговорился.

- А в Мурманск не ходил?

- Как не ходить! - отозвался помор со своим круглым и таким славным открытым "о". - Я мальчонкой в десять лет как залез на карбас, так и не слазил. А с пятнадцати в пароходной кочегарке торчал. Сколько морей исходил, сколько за границей прожил!

- Научился чему за границей или нет? - спросил штабист.

- Много чему. Да раскусил-то ее только теперь. Вот как последним рейсом из Мурманска в Архангельск шел, так все и разъяснело.

- Как же это ты в русских водах заграницу раскусил?

- А вот так. Русские-то кораблики на севере нонче под английским флагом гуляют.

- Ну и что же?

- Да то-то что! Англичане весь рейс в кают-компании виску тянули да сигарками баловались. А нашего брата - без разбора, что мужика, что офицера - как в Мурманске свалили в трюм с тухлой треской, да так до Архангельска не дали нос высунуть.

Штабист мягко развел руками:

- Да, конечно. Беда, что иной готов год просидеть в трюме с треской, лишь бы стряхнуть большевиков.

Дибич покраснел и, видно, нарочно долго пересиливал себя, чтобы сказать тише:

- Я готов бы тоже посидеть в трюме, не знаю сколько, лишь бы сорвать с наших судов чужие флаги.

- Хотелось бы, - вздохнул штабист. - Да беда, европейский мир никогда не согласится признать Советы. Власть в его представлении - дело преемственное.

- Он признает любую власть, которая будет платить ему царские долги, ваш европейский мир, - сказал Дибич.

- Почему, однако, мой? Уж скорее - ваш, раз вы так долго... проживали в Европе.

Дибич смолчал. Помор изредка обмеривал соседей коротким зорким взглядом.

- Посмотрел я на тех, которые готовы хоть в трюме, лишь бы не с большевиками, - сказал он не спеша. - На набережной Двины год назад английских добровольцев белогвардейцы хлебом-солью встречали. Шпалерами по всему Архангельску войска выстроили. Все правительство Чайковского на мостки вышло: добро пожаловать! Поелозьте, дорогие гости, поелозьте!

- Ты говоришь, англичане без разбора всех русских в трюм сажают, сказал штабист, будто размышляя наедине с собой. - Но мы сами себя в этом смысле уравняли. Мы же вот лежим в одной палате - командиры и... не командиры. Европейцы думают - это в русском обычае. Ну и валят в одну кучу... Только трудно поверить, будто они не отличают офицеров.

- А вы поверьте, - словно нарочно спокойно ответил помор, - я говорю, что своими глазами видел. Англичане открыли артиллерийскую школу для белогвардейских офицеров. Поставили всех на положение солдат. Сержант английский бьет русского офицера - и ему ничего.

- Ну, батенька! - осадил рассказчика штабист и даже поднялся в постели.

- И очень хорошо, - сказал Дибич, снова наливаясь кровью, - и черт с ним, что сержант бьет русского офицера! Потому что это не русский офицер, если он зазвал иностранцев усмирять свой народ. Черт с ним! Ему мало сержантской пощечины!

- Позвольте, товарищ Дибич, - воззвал штабист, спустив ноги с кровати.

Сумки под глазами почернели, он точно укоротился, когда сел, рыхлые щеки отвисли, лицо стало больше.

- Сами-то вы разве не русский офицер?

- Нет! - крикнул Дибич. - Я - не русский офицер! Я не тот русский офицер, которых обучают английские сержанты! Я...

- Да все равно не откреститесь. Разве вы не так же, как те офицеры, от которых вы отрекаетесь, разве вы не давали одной с ними присяги?

- Присяга?

Дибич вскочил с постели. Запахнув коротенький, выше колен, горохового цвета халат вокруг худого тела и оставив на животе скрещенные длиннопалые бледные руки, он стоял босиком среди палаты, дрожа, поворачивая голову на тонкой голой шее то к штабисту, то к помору.

- Присяга? Кому? Строй, которому я присягал, не существует. Это освобождает меня от присяги ему. Армия, которой я присягал, не существует. Это тоже меня освобождает. Остается отечество, да? Земля отцов? Родина? Так я верен присяге своей родине. Эта присяга заставляет меня изгонять из пределов родной земли всех, кто на нее посягает. Эту присягу я готов выполнить. Но этим занята сейчас не та армия, которая привечает иностранцев хлебом-солью за то, что они бьют по морде ее офицеров. И кажется...

Дибич сдержал раззвеневшийся свой голос, отошел к кровати, язвительно досказал:

- ...кажется, вы, товарищ командир, принадлежите к другой армии, если не ошибаюсь...

- Не отказываюсь, не отказываюсь, - несколько присмирел штабист. - Да ведь нельзя добиться, чтобы у нас все полтораста миллионов одинаково думали. Иностранцы помогают своим единомышленникам, естественно. Мы ведь говорим об интернационале? А что это, как не наши иностранные единомышленники?

- Мы своего достояния нашим единомышленникам не сулим и не дадим.

- Это собственное мое дело, - хмуро сказал помор.

Он сидел на своей койке, широко расставив колени и придавив их громадными кистями рук, которые казались почти черными на бумажных, не по росту тесных кальсонах.

- Мое дело, как я рассядусь у себя дома. Кого под кивоты посажу, а кого в заклеть пихну. Дом свой я от дедов наследовал, они мне его под стрехи вывели и кровью отстояли. Нет мне указчика, как его содержать! Коли я кого позвал зачем - будь гостем. А сам ко мне кто сунулся - ну, не посетуй, если я тебя твоим пречистым ликом да в назём... Всякий заморский шарфик меня принижать станет? Да я лучше кору с деревьев глодать буду, а пока земли своей не очищу, не успокоюсь.

- Ну и гложи, если тебе по вкусу, - сказал штабист, суетливо укладываясь в постель.

- Да мне не по вкусу, - обиделся помор, - кора кому по вкусу? Я говорю - я дом свой сам буду устраивать, и лучше на погост, чем под пришлого сержанта...

Разговор по виду кончился ничем. Но спустя день Дибич послал Извекову короткую записку и потом нетерпеливо ждал, как он отзовется.

Кирилл влетел в палату частой своей поступью, остановился, мигом оглядел всех обитателей, закинул руку за голову и потрепал себя по затылку. С крайней койки у окна улыбался навстречу совсем не тот Дибич, которого Кирилл откачивал у себя в кабинете валерьянкой. Это был скорее прежний Дибич - батальонный командир, читавший выговор рядовому Ломову в недостроенной фронтовой землянке. Впрочем, и от того старого Дибича этот отличался не только своей, еще не изжитой, худобой, но словно бы облегченностью всего выражения лица, казавшегося в эту минуту даже беззаботным.

- Здорово вас отремонтировали! Прямо хоть в строй!

Извеков сказал это в полный голос, без обычной оглядки на незнакомых больных, с какой входят в палаты гости.

- Я и думаю, не пора ли в строй? - улыбаясь, ответил Дибич.

- Ого! Но все-таки не рано ли? Неужели у вас все в порядке? Позади-то, можно сказать, голгофа!