Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Губернского масштаба! - воскликнул Кирилл. - Дело идет не о губернии, а кое о чем побольше!

- И когда же прикажете считать положение не таким, а этаким? - с сердцем вопросил Рагозин. - Может, когда опять с Ильинской площади по Совету из орудий задолбают? Так, что ли?

Но пыл не мог поколебать ответного спокойствия: существовало решение, что на заведующих отделами Совета мобилизация не распространяется. Рагозин обрушился на противника что была мочи:

- Может, на мое место чинуш не найдется? Что сейчас важнее - фронт или дебет-кредит? Все равно из меня министра финансов не сделаете! Витте какой нашелся! Что с тех пор переменилось, как меня деньги считать посадили? Цены стали ниже? Керенки подорожали? Штаты стали меньше раздувать? Я даже порядка в отчетности не добился, кавардак везде такой - ноги переломаешь!

Тирада встретила, однако, лишь замечание о "несознательности" да было произнесено под конец непреложное слово: "Придется подчиниться партийной дисциплине".

Подчиняться словно было все-таки легче, чем перетерпеть иронию: какая в самом деле несознательность могла обнаружиться в Извекове или Рагозине, когда все сознание их было слито в одно целое с судьбой революции?

Так они размышляли, так чувствовали, покинув Совет и маршируя обок друг с другом в молчании по непроглядным улицам.

Ночь стояла черная, затянутая тучами и как будто безвоздушная. Можно было ждать - соберется дождь. Безмолвие было полным, но город казался не спящим, а затаившимся. Какой-то незримый враг словно перехватил дыхание и бесцветными очами ночи провожал Кирилла и Рагозина, выглядывая из зарослей палисадников, через заборы и с нависших над тротуарами крыш.

Извеков решил переночевать у Рагозина: Вера Никандровна будет думать, что сын остался на песках, а дом Рагозина ближе к Совету - можно пораньше прийти на работу.

Они распахнули окно, зажгли настенную лампочку с круглой жестянкой рефлектора (электричества уже давно не давали) и, кое-что собрав из остатков еды, поужинали. Спать легли на полу, разостлав простыни и раздевшись догола. Но оба они не ответили бы - что больше мешало заснуть: духота или неунимавшееся снование мыслей.

Прислушиваясь в томлении к тяжелым вздохам Кирилла, Рагозин сказал:

- Раньше говорилось - работать на ниве. Черта с два, доберешься до нивы! Латай рукавом ворот, воротом рукав. Отмахивайся да отстреливайся. Не там - так здесь.

Кирилл вдруг усмехнулся.

- А ты приехал на рыбалку и хочешь, чтобы за тебя кто другой комаров гонял! Нет, ты и наживку наживляй, и от гнуса отбивайся. Матвей-то прав.

Он ненадолго примолк, потом досказал:

- Тебе что же жаловаться? Никто тебя с твоей нивы не гонит...

- Верно. Сиди, считай керенки да подмахивай бумажки.

- Упразднил бы керенки-то.

- Вон Колчак упразднил...

- Ну, видно, у него не все без мозга!

- Ан, видно, без мозга! Офицеры его бунт подняли - карманы-то керенками набиты. Не хочется нищать. У наших мужиков на деревне этого добра тоже не мало... Что ты понимаешь в керенках?!

- Ну, раз ты понимаешь, значит, правильно посажен. Сиди.

Рагозин поднялся. Было так темно, что даже его высокого белого тела Кирилл не мог разглядеть. Оно стало угадываться, когда Рагозин взгромоздился с ногами на окно: чуть-чуть начинал брезжить вялый рассвет.

- Ты полагаешь, я буду муслякать деньги да ждать, пока белые покажутся на Соколовой горе?

- Нет, - ответил Кирилл спокойно, - если белые дойдут до Соколовой, от тебя в городе и следа не останется.

- Пущусь наутек, да?

- Тебя первого заставят эвакуироваться.

- Спасибо. Ты мне удружил, ты меня и выручай, коли так: эвакуируй со мной мои сейфы.

Кирилл быстро привстал и, скрестив по-мусульмански ноги, выпалил:

- Я больше трех лет был военным работником. Привык к армии, и думаю так уместнее. А меня держат за чернилами да промокашками.

- И что же?

- То, что я не хуже тебя. А подчиняюсь.

- А я не подчиняюсь?

- Ну и подчиняйся!

Кирилл отвалился на подушку, взял ее в обхват и задышал ровно и громко, то ли притворяясь, что засыпает, то ли действительно засыпая от усталости.

На другой день он работал как никогда скверно. Все было не по нем. Зудящий жар полыхал по груди и спине, - Кирилл подумал, что с непривычки обжег себя на Волге солнцем. С грехом пополам он дотянул до обеда летучие совещания, телефонные разговоры, перечитыванье и перечеркиванье бумаг. Потом велел позвонить в гараж и поехал домой.

У Веры Никандровны он застал Аночку, которая тотчас собралась уйти.

Что-то очень нежное показалось Кириллу в ее смущении, какое он уже не раз видел.

- Нет, нет, - возразила Вера Никандровна, - не уходи. Во-первых, в нашем деле полезна мужская голова, во-вторых, будешь с нами обедать.

Мужская голова, впрочем, не столько обнадеживала ее пользой, сколько беспокоила.

- Ночевал на песках?

Кирилл не торопился с ответом.

- Нет, вернулись поздно вечером. Но не было машины, я заночевал у Рагозина.

- Не унести было улов на плечах?

- Ага! - поддакнул он довольно. - Знаешь, я вытащил этакую вот щучину!

Он так развел руками, что Аночка посторонилась.

- Ее везут? - спросила она внушительно.

- На подводе. И позади тележка для хвоста - знаете, как возят бревна.

Вера Никандровна улыбнулась только из деликатности. Раз он ухватился за шутку, значит, был рад, что его не спрашивают о серьезном, и значит, недаром в городе шептались об экстренном ночном собрании. Аночка как будто догадалась помочь ей:

- Говорят - неприятные новости, да?

- Ничего чрезвычайного, - сказал он быстро. - А у вас что за совещание?

- Аночка с жалобой на брата. И я не могу ничего присоветовать. Расскажи, Аночка, Кириллу.

- Мало у вас, право, дел, кроме моего Павлика! - опять смутилась Аночка.

Но он настоял, чтобы она говорила, - он предпочитал расспрашивать, чем отвечать на расспросы.

Оказалось, Павлик совсем отбился от дома после смерти матери пропадает на улице, на берегу, завел дружбу с беспризорными мальчишками. Даже ночует неизвестно где...

- Я видел его на песках, с Дорогомиловым, - сказал Кирилл, испытующе взглянув на мать. - Надеюсь, эта дружба не во вред?

- Арсений Романович сам жалуется на перемену в Павлике. Мальчишка даже книги перестал у него клянчить.

- Чего захотели! Каникулы! Я бы тоже пропадал на Волге. Счастливое время, - вздохнул от зависти Кирилл.

- В том-то и дело, что каникулы: никакого влияния школы, - произнесла Вера Никандровна строго, точно на учительском совете.

- Что ты на меня смотришь? - с улыбкой сказал Кирилл. - Ты педагог, тебе лучше знать.

- С мальчиком, правда, очень трудно, - заметила мать.

- А со мной было легко? - живо спросил он и обернулся к Аночке. - Вы ведь не хотите из него сделать паиньку?