Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

-- Кака это речка, читай!

-- Порожная.

-- Так-так... А эта как зовется?

-- Кедровый ключ.

-- Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но

давненько.

-- Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрового ключа?

-- Упаси бог, не посылайте людей речкой, не пройдут -- скалы, завалы, прижимы. Надо напрямик резать тайгою, через озера, а дальше звериной тропою через отрог и угодишь в вершину Кедрового.

-- Дедушка, -- вдруг обрывает его Пашка. -- Кроме тебя, туда никто не проведет, берись проводником, и я с тобою.

-- Ты с ума спятил, что придумал! Будь мне пятьдесят, слова не сказал бы, а теперь какой из меня проводник.

-- Гурьяныч, а ведь Пашка дельное предлагает. Возьмитесь доставить паутину на Усмун. До Кедрового ключа места знакомые, а дальше по карте пойдете, тропою геодезистов. Тайга вас не подведет.

-- Нет, нет, не уговаривайте. На себя теперь не надеюсь: ноги в коленках слабые и память может обмануть, не туда заведу, а дело требует срочности. Да и по новым местам мне уже не ходить.

-- А что, если я попрошу Макарову выслать кого-нибудь до Кедрового ключа, вы подойдете отсюда и передадите ему паутину? Соглашайтесь. Вы не представляете, Гурьяныч, из какой беды выручите нас.

-- Дедушка, берись, и я с тобою пойду, -- умоляет его Пашка.

Гурьяныч задумывается. Он, видимо, вспоминает этот далекий и трудный путь сквозь тайгу, по болотам, по кочковатым марям. Что-то серьезно пугает старика, туманится его лицо. Но вот он трясет головою, как бы отгоняя от себя какие-то мысли, говорит, волнуясь:

-- Толкаете вы меня оба на великий грех. Я не должен браться за такое срочное дело. Но уж коль некому -- пойду. Только до Кедрового ключа, не дальше. А насчет тебя, Пашка, с бабушкой посоветуемся, как она.

-- С тобою пустит. -- И парнишка от неожиданной радости, кажется, готов плясать.

-- Вот и договорились, Гурьяныч! Пойдете не один -- дадим человека, может, Василий Николаевич согласится. И завтра -- в путь.

Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят лет -- это многовато для такого похода. Но он, видимо, не счел возможным для себя отказать нам.

Макарова обрадовалась моему сообщению относительно паутины. Мы договорились, что утром она отправит своего проводника-эвенка на оленях до Кедрового. Местом встречи будет слияние двух верхних истоков ключа там, где Макарова стояла лагерем три недели назад.

Но оказалось, что Василий Николаевич не может идти С Гурьянычем -загрипповал. В штабе не нашлось подходящей кандидатуры, опытные парни были в тайге, на работе, и я решил сам идти со стариком. Дело серьезное, и тут не должно быть никаких ошибок. К тому же я не мог отказать себе в таком маршруте по тайге, да еще с таким таежником, как Гурьяныч.

Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с востока, неслышно крадется прозрачная майская ночь с тусклыми, как бы подернутыми дымкой звездами. Странной, загадочной кажется тишина уснувшего поселка.

На порожке моей квартиры сидит Пашка. Замерз, дрожит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.

-- Я к вам, -- обрадованно встречает он меня. -- Дедушка послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.

-- Кто это "мы"?

-- Я и дедушка.

-- А бабушка тебя отпускает?

-- Отпускает. Мы и Кудряшку берем с собой... Вы бы отпросили меня в школе, скажите, что без меня работа сорвется.

-- Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.

Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув в небо голову, замирает...

-- Не слышите? -- спрашивает он таинственным шепотом -- Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.

Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шепот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу его в эту весну. В нем вольность посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.

-- Эх, с ними бы, а?! -- горестно вздыхает парнишка.

Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не отрывает глаз от темного неба. Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нем еще никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего его и что теперь уж ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.

-- Пошли в комнату, -- говорю я, открывая дверь и пропуская мальчишку вперед.

В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться, говорит, на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.

-- Чего, Пашка, молчишь? -- спрашиваю я.

-- Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.

-- Куда? Он молчит.

-- Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.

-- То-то и беда! -- серьезно соглашается парнишка. -- Вот ружье бы, тогда можно и подождать.

-- О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.

-- Какая там охота -- вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть дедушка часто не дает; говорит, ружье наше вот-вот должно разорвать -- ненадежное. А насчет охоты я не хуже других.

-- Охотником, Пашка, назовешься, когда будешь разбираться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую птицу. Не достигнешь этого -- нечего тебе делать в тайге с ружьем.

-- Что вы, что вы! Да я в тайге любую пташку назову -- дедушка мне все объясняет, а козла на бегу или птицу влет сшибу, ей-богу, сшибу.

-- Ну, насчет козла это ты...

-- Не верите?!

-- Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.

Его будто оса ужалила. -- Дадите?! -- вскрикнул он, весь загораясь.

-- На эти дни, может быть, и дам.

Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом он громко барабанит в ставню:

-- Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу сказать насчет ружья!

-- Ты с ума сошел -- ночью! Не смей!

В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают торопливые шаги Пашки.

"С чего это я ружье пообещал? Не наделал бы глупостей!" -- запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решен.

-- Что это парнишка зачастил к вам? -- спрашивает Акимовна, заглянув в комнату. -- Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят...

-- Это же Копейкин, Акимовна!

-- Копейкин?.. -- удивилась она. -- То-то, я вижу, конопатый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или черные, а таких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, та сказывала: в задах на квартире живет. Настоящая фамилия его Рублев, а это уж ребята прилепили ему -- Копейкин. Мальчишка ничего, палец в рот не клади...

-- Бойкий и смышленый, -- перебил я ее.

-- Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.

-- Это у него, Акимовна, возрастное.

-- Ну, разве что... -- примирилась старушка.

БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА