Николай Стариков - Кто заставил Гитлера напасть на Сталина

Признаюсь, меня поначалу смущала одна существенная деталь: ведь после заключения Мюнхенского договора небольшую часть Закарпатья передали не Германии, а Венгрии. Но, почитав английскую и французскую прессу тех дней, можно убедиться, что для европейской дипломатии этот факт был несущественным. У Адольфа Гитлера еще не было ни одного кусочка земли, населенного этническими украинцами, а печать западных стран подняла настоящий вой, буквально провоцируя Гитлера на агрессивные действия против СССР. Заботливые журналисты прямым текстом подсказывали фюреру его дальнейшие действия, давая понять, что это встретит понимание и поддержку в европейских столицах. «Чего ради Германии идти на риск войны с Англией и Францией, требуя предоставления колоний, которые дадут ей во много раз меньше того, что она найдет на Украине?» [321]– разглагольствовала парижская газета «Гренгуар» 5 января 1939 года. Не жалея красок, она расписывала несметные богатства, ожидавшие своих новых хозяев, – изобилие продовольствия, зерно, минеральные ископаемые. И все это рядом, какие-нибудь сто с лишним километров!

Слухи, что Гитлер вот-вот двинется на Украину, будоражили мировой политический Олимп. Французский посол в Германии Кулондр, ссылаясь на беседы с фашистскими руководителями, докладывал в Париж: «Похоже, что пути и средства еще не определены, но цель, по-видимому, точно установлена – создать Великую Украину, которая станет житницей Германии. Для достижения этой цели надо будет покорить Румынию, договориться с Польшей, отторгнуть земли у СССР. Германский динамизм не останавливается ни перед одной из этих трудностей, и в военных кругах уже поговаривают о походе на Кавказ и Баку» [322].

Но тут произошло событие, которое заставило историю пойти по другому сценарию. На первый взгляд, оно было вполне рядовым. Ведь в истории КПСС-ВКП(б) – РСДРП состоялось множество съездов и еще больше пленумов. 10 марта 1939 года на трибуну XVIII съезда с отчетным докладом поднялся И. В. Сталин. Это его выступление было особенным. И не только потому, что именно с марта 1938 года, с этого съезда и этого доклада начались регулярные передачи советского телевидения [323]. И не потому, что он говорил о войне. О ней на этом съезде говорили многие: Молотов во вступительном слове, Мануильский в докладе делегации ВКП(б) в Исполкоме Коминтерна, Берия, Хрущев, Поскребышев, Ворошилов, Каганович, Мехлис, Шапошников, Буденный, Михаил Шолохов, адмирал Кузнецов. Удивление историков должны вызывать не речи, а то, КАК и главное, КОГДА сказал о войне Сталин.

Данный доклад настолько важен для понимания дальнейших событий, что придется попросить читателя набраться терпения и внимательно прочитать основные положения речи Сталина, которую мы позволим себе сопроводить некоторыми комментариями.

«…Вот перечень важнейших событий за отчетный период, положивших начало новой империалистической войне. В 1935 году Италия напала на Абиссинию и захватила ее. Летом 1936 года Германия и Италия организовали военную интервенцию в Испании, причем Германия утвердилась на севере Испании и в испанском Марокко, а Италия – на юге Испании и на Балеарских островах. В 1937 году Япония, после захвата Маньчжурии, вторглась в Северный и Центральный Китай, заняла Пекин, Тяньцзин, Шанхай и стала вытеснять из зоны оккупации своих иностранных конкурентов. В начале 1938 года Германия захватила Австрию, а осенью 1938 года – Судетскую область Чехословакии. В конце 1938 года Япония захватила Кантон, а в начале 1939 г. – остров Хайнань» [324].

Поскольку наша книга посвящена Адольфу Гитлеру, то мы касаемся именно германской агрессии. Однако причины, толкавшие Японию к подобным действиям, были аналогичными: режим наибольшего благоприятствования со стороны Англии, Франции и США. Напав на Китай, Япония раньше Гитлера вышла на границы СССР и не преминула развязать боевые действия на Халхин-Голе и озере Хасан. Вспомним и Олимпиаду в Токио, следующую после Берлинской, и вслед за товарищем Сталиным поймем, что бить нас собирались с двух сторон.

Разумеется, японцы и раньше были нашими соседями, но для развертывания войск нужны соответствующие территории, а для начала войны – предлог. Столкновение в Монголии давало и то и другое.

«…Но война неумолима. Ее нельзя скрыть никакими покровами. Война так и осталась войной, военный блок агрессоров – военным блоком, а агрессоры – агрессорами. Характерная черта новой империалистической войны состоит в том, что она не стала еще всеобщей, мировой войной. Войну ведут государства-агрессоры, всячески ущемляя интересы неагрессивных государств, прежде всего Англии, Франции, США, а последние пятятся назад и отступают, давая агрессорам уступку за уступкой. Таким образом, на наших глазах происходит открытый передел мира и сфер влияния за счет интересов неагрессивных государств без каких-либо попыток отпора и даже при некотором попустительстве со стороны последних. Невероятно, но факт» [325].

«Чудеса» миролюбия, охватившего сильнейшие державы мира, из Кремля наблюдали с тревогой. Однако не питали никаких иллюзий, для чего это делается.

«Чем объяснить такой однобокий и странный характер новой империалистической войны? Как могло случиться, что неагрессивные страны, располагающие громадными возможностями, так легко и без отпора отказались от своих позиций и своих обязательств в угоду агрессорам? Не объясняется ли это слабостью неагрессивных государств? Конечно, нет! Неагрессивные, демократические государства, взятые вместе, бесспорно, сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении.

Чем же объяснить в таком случае систематические уступки этих государств агрессорам? Это можно было бы объяснить, например, чувством боязни перед революцией. Но это сейчас не единственная и даже не главная причина. Главная причина состоит в отказе большинства неагрессивных стран, и прежде всего Англии и Франции, от политики коллективной безопасности, от политики коллективного отпора агрессорам, в переходе их на позицию невмешательства, на позицию «нейтралитета» [326].

Характерно, что, говоря о революции, Сталин сам называет ее второстепенной причиной странной уступчивости «неагрессивных государств». Его речь, напоминающая сначала робкий ручей, постепенно набирает ход и к концу превратится в грозную горную реку.

«Формально политику невмешательства можно было бы охарактеризовать таким образом: „пусть каждая страна защищается от агрессоров как хочет и как может, наше дело сторона, мы будем торговать и с агрессорами, и с их жертвами“. Наделе, однако, политика невмешательства означает попустительство агрессии, развязывание войны, – следовательно, превращение ее в мировую войну.