Василий Потто - Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

В главной квартире долго не знали о взятии Тавриза. Увенчанный в Эривани свежими лаврами, Паскевич дал войскам кратковременный отдых и только 27 октября, получив донесение о движении Эристова внутрь Персии, вышел в поход; он шел прямо к Тавризу и 16 числа был уже в Маранде. Здесь только его встретил курьер от князя Эристова, с известием о взятии Тавриза, и ожидал персидский сановник с письмом от Аббаса-Мирзы, который просил позволения приехать для переговоров о мире. Паскевич отправил персидского посланного назад со словесным ответом, что место для свидания будет указано им своевременно,– и поспешил к Тавризу. Вся осадная артиллерия, теперь ненужная, оставлена была в Маранде, под прикрытием кабардинского полка, а остальные войска пошли вперед двумя эшелонами. В то время наступала уже осенняя слякоть, и дорога испортилась так, что отряд мог двигаться только небольшими переходами. Паскевич оставил пехоту и, в сопровождении одной кавалерии, карабинеров и батальона егерей, 19 октября появился в виду Тавриза. Вступление его в город было триумфальным шествием. Все духовенство, христианское и магометанское, старшины, почетнейшие беки и многочисленные толпы народа в праздничной одежде – встретили его за чертой города, усыпали ему дорогу цветами и, по обычаю Востока, поливали ее горячей кровью быков, тут же закалываемых в честь победителя. На гласисе крепости стоял под ружьем весь отряд князя Эристова, приветствовавший главнокомандующего барабанным боем, склонением знамен и криком “ура!” Едва Паскевич въехал на подъемный мост, как началась пальба из всех персидских орудий, расставленных по стенам цитадели и крепости. Пышная квартира была приготовлена ему во дворце Аббаса-Мирзы, и здесь князь Эристов, во главе городских представителей, поднес ему ключи от города. То были, впрочем, новые ключи, приготовленные наскоро, чтобы не лишить встречи одного из ее необходимых атрибутов,– настоящие не были найдены.

Свидание Эристова с Паскевичем обошлось благополучно. Эристов был чуть ли не единственный человек, сумевший до конца поддержать дружественные отношения с Паскевичем. Грузин по происхождению, он отлично умел скрывать азиатскую хитрость под личиной грубой откровенности; и вот, когда, при первой же встрече, Паскевич осыпал его упреками,– конечно, по поводу обстоятельств, не имевших как бы и отношения к взятию Тавриза,– Эристов все выслушал молча, с величайшим спокойствием, а затем поздравил Паскевича с тем, что он, Паскевич, покорил Тавриз. Паскевич его обнял и исходатайствовал ему орден св. Александра Невского.

Иначе отразилось покорение Тавриза на судьбе Муравьева, заподозренного в подстрекательстве. Правда, он получил генеральский чин; но с этого времени начинается постоянное нерасположение Паскевича к Муравьеву, в конце концов заставившее этого последнего покинуть Кавказ и перейти на службу в Россию. Впрочем, и Эристов вскоре был удален из действующей армии и отправлен в Грузию, сенатором.

Но с войсками Паскевич обошелся чрезвычайно приветливо. 24 октября устроен был большой парад. Войска одеты были в походную форму: офицеры в сюртуках, солдаты в шинелях. Это была мелочь, но мелочь, подействовавшая чрезвычайно хорошо на дух кавказских солдат. “Да это по-ермоловски!” – говорили они между собой. Церемониальным маршем войска проходили колоннами, и Паскевич горячо благодарил их за славную кампанию. Тут же, в свите его, находился и английский посланник Макдональд со всеми членами английского посольства, и впоследствии, в лондонских газетах, появилась даже статья “Из Персии”, в которой говорилось, что “солдаты, несмотря на продолжительность похода, шли бодро и весело и что кавказские войска хотя не красиво одеты, но своим видом умеют внушить к себе уважение”. По окончании парада Паскевич, в сопровождении почти всех офицеров, осматривал город.

В Тавризе жила в это время жена известного грузинского агитатора, царевича Александра,– Мария. Это была женщина двадцати трех лет, необыкновенной красоты, которая могла бы назваться баснословной, если бы очевидцы единогласно не подтверждали справедливости слухов, ходивших о ней по целой Персии. Влияние ее в правительственных сферах Тавриза было огромное, а потому Паскевич признал за лучшее удалить ее из края и выслать вместе с малолетним сыном в Эривань, где жил ее отец Мелик-Саак, один из знатнейших армян, доказывавший древность своего рода старинной церковью и фамильным кладбищем при ней, сооруженным его предками. Шестидесятилетний муж Марии проживал в это время в турецком городе Ване; там он продолжал агитировать, собирал шайки, затевал, во время последовавшей затем турецкой войны, вторжение в Имеретию, но кончил тем, что, после падения Ахалцыха, вернулся в Персию, и там окончил свою жизнь, проведенную среди крамол, мятежей и заговоров.

В Тегеране падение Тавриза произвело потрясающее впечатление. Гнев шаха был беспределен и обрушился, как рассказывают, прежде всего на каймакама, сановника, женатого на одной из дочерей шаха и носившего почетный титул “Соломона государства”. Шах призвал его к себе.

– Ты знаешь, что неверные овладели Тавризом? – спросил он.

– Великий шах! – отвечал тот.– Слышал я, что непобедимая твоя армия разбита проклятыми неверными, и сердце мое, преданное моему повелителю, растаяло от горести.

– Но ты должен знать, что в этом виноват ты сам! – сказал ему шах.

– Избави Боже! Могу ли я, ничтожный раб, недостойный лобызать прах туфель твоих, быть причиной такого несчастья? Что я за собака, чтоб быть причиной взятия Тебриза?

– Не ты ли мне советовал начать войну с русскими?

– Правда, я был в числе тех, которые советовали тебе, падишах, стяжать рай и прославить оружие уничтожением злых. Но успех зависел не от меня.

– Врешь! Ты уверял меня, что войско мое непобедимо.

– Да кто же может противостать силе падишаха, убежища мира!

– Молчи! Я выучу тебя вперед подавать мне советы мудрые и знать толк в делах...

Шах хлопнул в ладоши, и явились четыре ферраша с колодкой и палками. Они повалили “государственного Соломона” на ковер, заключили ноги его в роковые доски и по знаку “тени Аллаха на земле” распорядились с ним так, что сановник лежал три недели в постели, с распухшими ногами. Этот анекдотический рассказ если и не достоверен в подробностях, то, во всяком случае, относится к действительному факту.

В числе характерных анекдотов, рассказывавшихся тогда о шахе и характеризующих гнев его после взятия Тавриза, интересен также еще один, касающийся участи, постигшей великолепную хрустальную кровать, посланную с князем Меншиковым в подарок шаху русским двором перед самой войной. Весь Петербург любовался на это чудное произведение императорского стеклянного завода, составлявшее справедливую гордость русских мастеров,– оно выставлено было перед отправкой шаху в Таврическом дворце для публики. Кровать блистала серебром и разнообразной гранью хрусталей, была украшена хрустальными столбами и ступенями, сделанными из прочного синего стекла. Она была устроена так, что с обеих сторон ее могли бить фонтаны благовонной воды и склонять к дремоте мелодичным шумом своим о хрусталь. При освещении она горела тысячами алмазных искр.