Василий Потто - Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.

“Относительно Нерсеса,– прибавляет Паскевич,– я нахожусь в большом затруднении. Политика запрещает мне совершенно устранить его от дел, а между тем, если оставить его при всем влиянии, то монастырские притязания будут бесконечны и казна лишится всех доходов, которые иметь может”.

Государь решил отозвать Нерсеса. Как раз в это время скончался архиепископ армян, обитающих в Бессарабии и в сопредельных с ней областях. 4 июня он уже выехал из Эчмиадзина в новую свою резиденцию – Кишинев.

Отъезд Нерсеса глубоко опечалил армян и патриарха Ефрема. В письме государю, от 18 октября 1828 года, Ефрем пишет о заслугах Нерсеса, о том, сколько он лично обязан этому достойному архиепископу, и просит о возвращении его в Эчмиадзин, чтобы еще при жизни своей вручить ему кормило патриаршего правления. Понятно, с каким неудовольствием принял Паскевич подобное ходатайство. Он писал Блудову, главноуправляющему духовными делами иностранных исповеданий, об ослаблении умственных сил в старце, о степени дерзости приверженцев Нерсеса и в заключение говорил, что назначение Нерсеса верховным католикосом всей Армении,– для пользы России и спокойствия края, допущено быть не должно.

В свою очередь Нерсес, понимая, что Бессарабская кафедра служила только благовидным предлогом к почетному удалению его от дел Армении, старался оправдать себя в глазах того же Блудова и писал ему 21 января 1929 года следующее:

“В продолжение двадцати восьми лет неутомимые попечения и усиленные труды, основанные на беспредельной ревности и непоколебимой преданности, устремлял я на пользу России и на благоустройство соплеменной мне нации. Судьба определяла мне быть со времен князя Цицианова в походах, везде и во всех отношениях усердно содействовать русским; исполнением этих приятных обязанностей стяжал я, по праву трудов, забот и пожертвований моих признательность российских императоров, главнокомандующих, нации и верховного патриарха. Наконец, во многих случаях содействовал я и графу Паскевичу в персидской кампании, и в особенности при взятия Сардарь-Абада и Эривани”.

“Граф Паскевич,– говорит он далее,– имел неприятности с главными генералами, с которыми я был по делам в сношениях, и, вместо признательности, родились у него на меня подозрения, а потом наветы расстроили нас. Происшедшая же ошибка графа по одной важной статье при заключении мира с Персией, относительно границ России, навлекла на меня уже явное его недоброжелательство”.

Паскевич возразил на записку Нерсеса подробным объяснением: “Архиепископ Нерсес,– писал он,– упоминая, что поводом к неприятностям, будто бы возникшим между нами, послужили сношения его с главными генералами, сам высказывает этим, что он участвовал в интригах против меня, которые не безызвестны государю-императору”.

“Думать должно,– продолжает он далее,– что Нерсес, упоминая об ошибке, будто бы сделанной мною при проведении границы, говорит об отвергнутом мною смешном представлении его касательно присоединения к нашим областям Макинского ханства. Сие происходило следующим образом. Во время бытности моей в Дей-Карагане, я, к удивлению моему, получил рапорт генерала Красовского, в коем он, уведомляя меня о слухах, что Макинский магал возвращается персиянам, объяснил, что по сему предмету он получил отношение архиепископа Нерсеса, которое и препровождает на мое соображение. Если бы генерал Красовский писал мне не официально, то я, конечно, счел бы отношение его шуткой, ибо трудно было вообразить, чтобы генерал-лейтенант совместно с архиепископом вздумали формально предлагать мне советы, как должен я заключить мир, по полномочию коего я удостоен Государем Императором. И потому, не желая допустить под моим начальством республиканских правил, я сделал генералу Красовскому, за то, что он вмешивается не в свое дело,– выговор. Что же касается до предложения архиепископа Нерсеса насчет присоединения Макинского округа, я должен сказать следующее:

1) что и без сего округа мир с Персией заключен мной довольно выгодный;

2) с присоединением Макинского магала мы имели бы границу весьма неопределенную, и

3) приобретение Макинского магала было очень желательно Нерсесу собственно потому, что в оном находится богатый армянский монастырь”.

Нельзя сказать, чтобы доводы, приводимые Паскевичем, были убедительны. По крайней мере его объяснения вроде того, что “мир заключен и без того выгодный”, упоминание о богатом монастыре, приобретение которого не могло же быть для нас не желательным, указание на вечные интриги и тому подобное ровно ничего ни доказать, ни опровергнуть не могут.

Тем не менее ходатайство Ефрема о перемещении Нерсеса в Эчмиадзин было отклонено. Судьбе угодно было, однако, чтобы Нерсес возвратился в Армению католикосом и двенадцатилетней деятельностью засвидетельствовал свою глубокую преданность истинным пользам России. Этим результатом он много был обязан одному из замечательнейших государственных людей того времени, князю Воронцову, который, имея случай близко узнать Нерсеса во время своего генерал-губернаторства в Новороссийском крае, совершенно оправдал его в глазах государя.

По смерти Ефрема, в 1831 году, когда еще Паскевич оставался на Кавказе, престол католикоса занял Иоаннес. Но когда в 1842 году умер и он, Нерсес был избран католикосом единогласно, в то время как другой кандидат, Захарий, патриарх иерусалимский, из двадцати шести голосов получил за себя только семнадцать. Оба кандидата представлены были государю на утверждение. Император утвердил Нерсеса “как лицо, на которого все и присутствовавшие и отсутствовавшие избиратели указали единодушно и единогласно”.

Назначенный Верховным Патриархом, Нерсес прибыл в Тифлис, однако, только в декабре 1845 года, задержанный в Петербурге почти двухлетней тяжкой болезнью.

Памятна осталась Тифлису встреча нового католикоса армянами. 17 декабря, утром, как молния пронеслась весть, что патриарх ночует в Аначуре, за семьдесят верст от города. В одно мгновение лавки были заперты, дома брошены, и всякий, кто только был в силах, поспешил на встречу верховного патриарха. Все пространство, начиная от армянской кафедральной церкви, через весь город до Дигамского поля и далее до Мцхета, на протяжении двадцати с лишком верст, закипело народом. На улицах, по которым надлежало проезжать католикосу, окна, балконы и крыши домов заняты были пестрыми толпами, и на всех лицах были написаны светлая радость и нетерпеливое ожидание.

В полдень, 18 декабря, Нерсес прибыл в Веры, предместье Тифлиса, и отсюда начался его торжественный въезд в город. По древнему обычаю шествие открывал шталмейстер, за которым вели двух богато убранных коней, покрытых золотыми чепраками,– обычай, вероятно, оставшийся от прежних времен, когда турецкие султаны и персидские шахи имели обыкновение, при вступлении патриархов на эчмиадзинский престол, присылать им в дар коней с драгоценными уборами. За шталмейстером и конями следовал ряд скороходов с булавами, а далее ехала патриаршая карета, которой предшествовали два архимандрита, один с патриаршим жезлом, другой с церковной хоругвью. На Александровской площади католикоса встретило все духовенство. Он вышел из кареты, стал под патриарший балдахин, и процессия, при колокольном звоне со всех армянских церквей, вступила в кафедральный собор.