Казимир Валишевский - Екатерина Великая. (Роман императрицы)

Екатерина прибыла в Россию пятнадцати лет, а когда это событие совершилось, ей было тридцать три года. Слухи о красоте ее, так красноречиво воспетой в сложившихся о ней легендах, историей почти опровергаются. Но у нее было то, что ценнее красоты, – очарование. «Я нравилась, и в этом была моя сила», говорила она про себя. Правда, с годами ей пришлось прибегать к иным средствам, чтобы нравиться, и, конечно, не обаянием своего лица она пленила в 1789 году Зубова, когда ей было почти шестьдесят лет.

О духовном облике Екатерины можно было бы судить по характеристике ее, составленной ею самой, но многие черты этого самоописания далеко не точны. Екатерина отдает в нем дань истине, отказывая себе в «творческом уме», но говорит слишком снисходительно о кротости своего нрава и добродетельной стойкости своих принципов. Нам кажется, что она принадлежала к избранной породе великих честолюбцев, которых отличает их холодная, обдуманная, но готовая идти на всякий риск смелость, их властный ум, самоуверенность и способность не останавливаться ни перед чем для достижения своих целей. Фаталистическая вера, вдохновлявшая впоследствии Наполеона, жила и в великой русской императрице.

У нее тоже была своя звезда. Но ей эта звезда не изменяла, как Бонапарту, а только тускнела по временам. Поэтому Екатерина и могла остаться до конца жизни «непоколебимой». Она была оптимисткой до мозга костей. Она была также очень тщеславна. Она считала, что ее власть и могущество совершенно безграничны, – любила, чтобы другие были в этом так же твердо убеждены, как и она, и высказывали бы ей это открыто. Сами преувеличенные похвалы и лесть казались ей естественными и законными, когда были обращены к ней. А между тем она охотно подчеркивала в себе отсутствие самолюбия и кокетства. Она признавала, что может казаться вполне заурядной вне своего императорского сана. Она не обиделась на Лафатера, когда он пришел к такому заключению. Если они требовала себе почестей, то только как самодержице Всероссийской. Об этом августейшем титуле она составила себе чрезмерное представление, далеко превосходившее действительность, и ловкой политикой сумела в течение тридцати лет внушать эту иллюзию и Европе. В этом и заключалась тайна ее обаяния, как императрицы. Впрочем, разве не принадлежит мир, согласно новейшей теории, именно людям сильной веры и даже галлюцинатам? А лучезарная галлюцинация, которую видела перед собой Екатерина и на которую зачарованными глазами смотрел вслед за ней и весь Запад, создалась не только обманом чувств: наряду с фантастическими грезами в ней было также и много реального, и среди этого реального громадное место принадлежало личным качествам самой императрицы и прежде всего ее исключительной силе воли, которую, однако, ослабляла женственная непоследовательность ее ума, низводившая в Екатерине «великого человека» до обычного уровня ее пола. Екатерина всегда желала сильно, но слишком часто меняла свои желания. По ее собственному выражению, она «умела только начинать, ничего не доводя до конца». Но, по-видимому, России того времени и не требовалось ничего иного. Даже после Петра I в этой необъятной стране еще многое оставалось нетронутым. И Екатерина сыграла для своего народа роль побудительной силы, с необыкновенной настойчивостью и энергией неустанно двигавшей его вперед. Она не знала, что значит физическое и нравственное утомление, упадок духа или уныние, и большим самообладанием возмещала в себе природный недостаток хладнокровия и крайнюю живость характера. Трудоспособность ее была очень велика. По выражению одного поэта, она была «часовым, который вечно на часах». Неисчерпаемая веселость, вошедшая у нее в привычку и ставшая для нее как бы нравственным законом, помогала ей переносить всю тяжесть ее разнообразных трудов. В шестьдесят пять лет она охотно играла с детьми, и жмурки сохранили для нее свою прелесть. Ее моральное здоровье было превосходно. В общении с людьми у нее было столько терпимости и снисхождения, столько простоты, любезности и привета, что самые строгие судьи находили ее обворожительной. Она говорила, что сердце у нее от природы доброе и чувствительное, но жаловалась на то, что в силу политической необходимости не всегда может давать волю своим влечениям. Возможно, что она судила о себе справедливо. Но политика слишком рьяно завладела всеми ее чувствами и даже привязанностью к семье и в конце концов совершенно поглотила и ум и сердце Екатерины. В ее истории есть страницы, где мы не видим даже и тени доброты или отзывчивости. Щедрость ее вошла в поговорку: она и тут не знала меры. Она дарила много, но не умела толком дарить. Все, впрочем, служили ей охотно. Свою прислугу она баловала. Вопреки излишествам, которым она предавалась, в ее живом, сангвиническом, пылком темпераменте не замечалось никакого органического недостатка. Она не была истерична. Любовь была для нее естественным отправлением. Все же другие ее склонности и вкусы указывали на полную и физическую, и моральную уравновешенность ее натуры. В ней не было ничего чудовищного, но было зато многое, – если не все то, что составляет женскую прелесть.

Главная сила Екатерины заключалась в ее характере. Ум же ее был относительно невысок. Самобытность, которою она так любила хвалиться, проявлялась скорее в ее способе действовать, нежели в мышлении. Вы тщетно стали бы искать в ее сочинениях хотя бы одну оригинальную идею. Много здравого смысла и богатое воображение составляли, дополняя одно другое, сущность ее ума. Тот же громадный престиж, которым она, между тем, пользовалась именно благодаря этому уму, образовался искусственно под обаянием ее повелительной воли, ее тонкого умения вести взятую на себя роль и ее блестящего, разнообразного, живого разговора. Однако на остроумие она никогда не претендовала. В ее остротах сказывалось ее германское происхождение, и шутки ее были тяжеловесны. Ум Екатерины был по преимуществу ум практический, с большим запасом юмора и молодой жизнерадостности. Она сознавала, что полученное ей образование и не основательно и не разносторонне, и любила, напротив, выставлять на вид свое невежество. Она читала много: слишком много и неправильно, чтобы усвоить прочитанное. Знания ее, как отчасти и вся ее правительственная деятельность, представляли, по ее собственному выражению, «смесь чего-то отрывочного». Ее же научные опыты могут вызвать только улыбку. Она говорила и писала довольно нескладно на тех трех языках, которые употребляла обыкновенно. Но если она не изучила в совершенстве русский язык, то сумела зато понять самую душу русского народа и сделать эту душу своей.

Воззрения и понятия Екатерины отмечены тем же недостатком, что и ее поступки, – непоследовательностью. У нее было очень мало твердых и постоянных принципов и идей. Хотя и немка, она относилась с пренебрежением к доктринерам и доктринерству. Склад, ума ее был чисто эмпирический. Единственная идея, которой она осталась неизменно верна, – это представление о собственном величии, неразрывно сливавшееся у нее с представлением о величии той страны, которою она была призвана управлять.