Николай Суханов - Записки о революции

В штабе меня немедленно охватила атмосфера самой наглой контрреволюции. Сначала я прошел в комнату нашей советской делегации, где пребывали на дежурстве двое-трое наших смольных военных людей. Это были люди из большинства, мои противники. И они удивили меня дружеским приемом, который объяснялся именно тем, что здесь, на территории Зимнего, они чувствовали себя в глубоко враждебной атмосфере. Здесь эти люди, разбивавшие себе лоб на «поддержке и доверии» «неограниченной» коалиции, решительно отбрасывались к единому смольному демократическому фронту.

Эти люди «дежурили» в штабе, но они, собственно, ничего не делали – только томились и злобствовали в своем бессилии. Здесь, на территории верховной законной власти, их игнорировали и даже третировали так же, как на всей территории России игнорировали и третировали бутафорскую верховную власть…

Зачем я приехал? По делу «Новой жизни»? Дежурные скептически усмехались. Они ничего сделать не могут, кроме как показать, в каких покоях пребывает «генерал-губернатор». Но мне, собственно, и не нужно большего.

Довольно шумные, беспорядочные, несколько поблекшие за революцию апартаменты. Непроницаемые, изысканно вежливые часовые-юнкера. Давно забытые старорежимные, трусливо-надутые, нагло-подхалимные чиновничьи физиономии. Лощеные, блестящие, звенящие, скользящие по сомнительному паркету офицеры. Как в инородное тело, в меня со всех сторон вонзались любопытно-презрительные взгляды. Я не замедлил механически подтянуться и принять невольно крайне высокомерный вид. На вопрос подплывшего адъютанта я назвал себя и предложил доложить Пальчинскому, отказавшись пояснить цель визита. Началось шушуканье, взгляды удвоились. На меня показывали глазами проходящим офицерам и генералам. Впрочем, Пальчинский не заставил себя ждать…

В видимом сознании полноты своей власти он сидел за столом, как-то странно поставленным впереди огромного кабинета. Я сел напротив. Разговор был очень краток, но не лишен характерных черт.

– Намерены ли вы отменить ваше распоряжение о закрытии «Новой жизни»?

– Нет, не намерен. Собственно, это распоряжение сделано по личному желанию министра-председателя. Ваша газета не может быть терпима. В такой трудный момент она ведет свою прежнюю резкую агитацию против государственной власти, призывает к прямым беспорядкам… И какие у вас приемы! Как-то… ваша газета всегда… подчеркнет …

Пальчинский помог себе жестом, и на его физиономии проявилась неподдельная ненависть к газете, немало травившей лично его… Я, однако, не имел оснований поддерживать разговор в такой плоскости.

– Но ведь вы знаете, – сказал я, – что мы можем эту же газету завтра выпустить под другим названием? И мы, конечно, это сделаем. В результате если кто-нибудь проиграет, то…

Пальчинский как будто несколько обрадовался такому моему заявлению.

– А-а! Вы хотите выпустить? А вы читали декрет, который я подписал специально на этот случай? По этому декрету вам за это…

Никакого декрета я не читал, но как бы то ни было, продолжать разговор было явно бесполезно. Не дослушав речи об ожидающих меня карах, я встал. В этот момент на столе зазвонил телефон, и Пальчинский заявил не без торжественности, как бы заключая аудиенцию:

– Сейчас меня требует к себе министр-председатель.

Мы одновременно вышли из кабинета и направились в разные стороны… После моего доклада в редакции вопрос стоял так: выпускать ли завтра «Новую жизнь» как таковую под старым названием, или изменить название для той же газеты. И в том, и в другом случае (принимая во внимание новый «декрет») необходимым условием выпуска был вооруженный отряд в типографии. Его без труда можно было достать в Смольном… Формально ответственного лица, Горького, в Петербурге не было. Действовать в резко революционном порядке можно было только за его счет, то есть при его ведоме и согласии. Поэтому было решено действовать в более мягких формах: выпустить газету вопреки декрету, но под другим названием… Тут же было составлено от редакции заявление для напечатания на первом месте: «Редакция не считает возможным немедленно продолжать выпуск газеты, так как не может быстро снестись с ответственным редактором газеты Максимом Горьким, находящимся в Крыму»…

В это самое время в Могилеве происходит заключительный акт корниловской трагикомедии… Начальник штаба Алексеев находился в Ставке уже с утра и… по-видимому, был принят Корниловым лично. Алексеев по-прежнему настаивал, чтобы мятежники арестовались. Но Корнилов и Лукомский по-прежнему отказывались. Алексеев настаивал, чтобы дело было ликвидировано без кровопролития, но уверял, что правительство «не остановится и перед решительными действиями». Увы! Даже и такие аргументы не производили желаемого впечатления. Что тут делать?

Генерал Алексеев тогда вызвал к прямому проводу министра-президента. И доложил ему, что мятежники арестованными быть не хотят, а войска в Ставке разделились на два лагеря: большинство за Корниловым, а меньшинство – за законную власть. Что тут делать?

Однако Керенский, как всегда, был тверд и непреклонен. Он приказал Алексееву исполнить то, что уже было приказано еще накануне. Керенский, по словам газет, присовокупил, что приказ об аресте Корнилова должен быть исполнен через два часа. Иначе Петербург будет считать Алексеева «пленником» (?) Корнилова и пошлет войска ему на выручку… Это было часа в два.

В восьмом часу вечера Алексеев телеграфно донес, что войска в Ставке благополучно переменили настроение и теперь все согласны подчиниться новому Верховному главнокомандующему… Тем временем из Орши в Могилев на «выручку» Алексеева уже двигался отряд полковника Короткова. Алексеев поспешил разъяснить, что в этом ныне нет нужды. А в 11 часов вечера того же 1 сентября он телеграфировал, что Корнилов, Лукомский и другие вожди заговорщиков благополучно арестованы и находятся под стражей… Никаких столкновений не было. В Ставку уже прибыла следственная комиссия и начала работу.

Корнилов был заключен в тюрьму в городке Быхове. Заключение это было очень относительно. Когда оно грозило не столь шуточным и даже рискованным арестом (при большевиках), Корнилов легко бежал. Пока же о степени серьезности ареста можно судить на основании того факта, что кроме обычной стражи Корнилова «охраняли» его собственные текинцы , то есть особо преданный ему почетный конвой, с которым он, в частности, явился в Зимний к Керенскому в момент конфликта перед московским совещанием… Против такого способа, можно сказать, добровольного заключения не раз протестовали армейские и советские организации. Но безрезультатно.