Николай Суханов - Записки о революции

Керенский заявил, что он при таких условиях считает необходимым сложить полномочия. Пусть президиум Предпарламента образует другое правительство… Тут уже президент «совета Республики» не нашелся.

– Подождите, – сказал он, – я позову на подмогу парочку товарищей.

Сказано – сделано. Через пятнадцать минут подмога была в Малахитовом зале. Уламывать Бориса Годунова стали все втроем: страшно умный Авксентьев, страшно влиятельный Гоц и страшно осторожный Дан… Помилуйте, мы совсем этого не вкладывали! Наоборот, Керенский сам заявил утром, что правительство заботится и о земле, и о мире. И мы это поддерживаем. Мы подчеркнули это, чтобы вырвать у большевиков их козыри, а также разрушить легенду, будто правительство и Предпарламент – враги народа…

Керенский выслушал, но продолжал мягко выговаривать напроказившим школьникам: да, но эти удовлетворительные комментарии не меняют самой формулы, ведь страна поймет ее именно как недоверие и престиж правительства будет подорван.

Это было резонно. Тут, видимо, Дан не нашелся, хотя и считал «кризис правительства несвоевременным». Судя по газетам, тяжесть последнего аргумента выпала на долю эсеров.

– Формула, – заявили они, – вообще явилась плодом недоразумения. Ни у кого из эсеров не могло быть мысли о недоверии. Это неудачная редакция, результат спешки. Это все печально, но неумышленно.

Керенский тут уже не мог не склониться к мольбам. Он заявил, что посоветуется с коллегами. А коллеги как раз собрались, чтобы обсудить решительные меры против большевиков – на основании формулы о поддержке… Министры посоветовались и в силу патриотических соображений решили на этот раз простить Предпарламент, чтобы не оставить Россию без сильной власти в грозный момент. Кабинет решил остаться у кормила правления. Все хорошо, что хорошо кончается, – гласит народная мудрость.

Не успели разъехаться из Зимнего представители «всей демократии», как министру-президенту было доложено: на улицах все спокойно, порядок не нарушается, но отрядом в 12 матросов во главе с отлично вооруженным комиссаром занято правительственное телеграфное агентство. Комиссар уже хозяйничает там и наводит цензуру на телеграммы в провинцию…

Чувствуя себя укрепленным новой капитуляцией бывших советских лидеров, правительство сейчас же приняло «решительные меры». В телеграфное агентство был отправлен отряд юнкеров с броневым автомобилем. Двенадцать матросов сдались без боя превосходящему силами неприятелю. Агентство было очищено от мятежников… А затем тут же была проведена и другая решительная мера. По приказу властей телефонная станция выключила все аппараты Смольного. Военно-революционный комитет оказался отрезанным от гарнизона. Сообщаться можно было только при помощи курьеров. Это было очень существенное неудобство.

Две эти решительные меры, как видим, очень показательны для хода и для характера восстания. Дело, несомненно, ставилось Смольным без достаточной серьезности. Двенадцати матросов, конечно, было мало. А упустить такой «кардинальный» пункт, как телефонная станция, это значило вообще опоздать с развитием боевых действий. Это не имело значения в конечном счете, и это можно было позволить себе только перед лицом данного противника (которому, «по недоразумению, не выразили доверия и не оказали поддержки»). Но так или иначе, действия спустя рукава были налицо.

Но что же в это время происходило в Смольном?.. Смольный теперь имел вид довольно неприступный. Отряды матросов, солдат и вооруженных рабочих расположились вокруг и внутри огромного здания. В сквере кроме пушки стояло немало пулеметов. Оглушительно пыхтели грузовики, на которых толпились люди с винтовками и прочим вооружением… Теперь арестовать Военно-революционный комитет было уже нельзя. Прийти отряду в 500 человек и занять это гнездо восстания было теперь также невозможно. Теперь можно было только штурмовать и осаждать Смольный. Это уже было бы не простое «мероприятие» сильной власти; это был бы акт гражданской войны. При скоплении достаточных сил на стороне правительства, при участии артиллерии, при активности и искусстве правительственных войск успех, я думаю, еще не был исключен совершенно. Но шансы бесконечно понизились. Момент был упущен. Сил для осады и штурма в столице собрать было, пожалуй, нельзя.

Когда в Предпарламенте голосовалась формула Мартова, в Смольном открывалось заседание Совета. Депутатов было очень немного. Но зал наполняли делегаты съезда, представители полков и всякая публика. Заседание было объявлено информационным – только для доклада о событиях минувшей ночи и истекающего дня. Докладывает Троцкий.

– И ночь, и день были тревожны и полны событий. Ночью шли переговоры со штабом (уже известные из предыдущего). К утру они были прерваны… Вместо окончательного ответа из штаба были получены сведения о том, что из Царского вызваны ударники, из Ораниенбаума – школа прапорщиков, из Павловска – артиллерия. Военно-революционный комитет принял меры. Были посланы агитаторы большими группами – по 30–50 человек. В результате ударники и артиллерия отказались выступить, а прапорщики раскололись, выступило меньшинство. Типографии большевистских газет охраняются надежными отрядами; выход газет обеспечен. На Неве, у Николаевского моста, стоит крейсер «Аврора», его команда верна революции. Правительство отдало приказ крейсеру покинуть невские воды, но «Аврора» не подчинилась и стоит на страже. Керенский в Предпарламенте назвал чернью пролетариат и гарнизон столицы; он требовал содействия в решительной борьбе против Совета. В намерения большевиков не входит наносить последний удар у порога съезда. Съезд сделает сам, что решит, и возьмет власть в свои руки. Но если правительство воспользуется оставшимися 24 часами и вступит в открытую борьбу, то Совет ответит на удар ударом и на железо сталью.

Троцкому задают вопросы. На сколько дней имеется в Петербурге хлеба? Хлеба имеется на три дня. Верны ли слухи о повальных обысках? Самочинные обыски и грабежи не будут допущены, но будут осмотры складов и других помещений в целях реквизиции лишнего в пользу народа и армии…

Затем информационное собрание было закрыто.

Часов в одиннадцать вечера в Смольном было назначено соединенное заседание рабоче-солдатского и крестьянского ЦИК. Забежав снова в редакцию, я часов около десяти отправился в Смольный… И снаружи, и внутри этого вооруженного лагеря требовали пропусков. Однако решительного вида и заявления: член ЦИК – было достаточно, чтобы попасть в его недра… Лестницы и коридоры были наполнены вооруженной толпой. В Большом зале почему-то неполное освещение. Но зал переполнен, и чрезвычайно много оружия всяких родов.