Николай Суханов - Записки о революции

Конечно, этот кабинет был готов стать под чей угодно контроль, но не под контроль Совета; он с восторгом был готов признать свою «ответственность» перед Родзянкой и думским комитетом, но, понятно, он должен был отмахиваться и открещиваться, как от нечистой силы, от контроля со стороны «частных учреждений», вроде представительного органа большинства населения, органа всей демократии, органа, полномочий и авторитета которого не оспаривал среди демократии никто.

Но это была точка зрения правого крыла или Мариинского дворца; у нас, в левом крыле Таврического, должна была быть и была другая. Поэтому контроль, как и регулирование, нам надлежало поставить в порядок дня.

В-третьих, было естественно и было нужно не только регулировать и контролировать на корню, у самого источника; было естественно и было нужно – опять-таки согласно всему «контексту» революции – проникнуть во все поры государственного управления, постепенно взять в свои руки «органическую работу» государства или по крайней мере приобрести в ней преобладающее значение.

Правда, именно силами демократии в огромной степени и раньше обслуживался государственный аппарат, не говоря уже о местном самоуправлении. Но сейчас было естественно и было нужно максимально усилить этот количественный захват государственной машины, а вместе с тем видоизменить качество и характер этого процесса: сейчас надо было действовать в этом направлении под специфическим углом изучения, овладения и перерождения аппарата. Это бы по нужно, с одной стороны, в целях коренной демократизации методов управления во всех средних, мелких и мельчайших центрах, с другой же – в целях подготовки к будущему переходу государства в руки демократии, к будущему объединению в ее руках всей «органической работы» и политической власти.

В результате всего этого Совету было невозможно ограничиться работой только в своей (демократической) сфере, а в частности только в своем Таврическом дворце. Было необходимо этому классовому учреждению раскинуть свою сеть и на государственную организацию, а в частности и в особенности заложить свои ячейки в недрах правительства. Дело, стало быть, не могло ограничиться созданием комиссии законодательных предположений при Исполнительном Комитете. Надлежало вместе с тем создать организационную связь между Советом и Временным правительством, протянуть нити и щупальца Совета к центральным и местным органам власти.

Так стоял вопрос. Теперь – как он решался?

Какие организационные формы должна принять в ее целом эта система демократического «контроля», «давления» и «овладения», об этом я как следует подумать не успел, никакого плана не разработал и никакой конкретной мысли в заседании по этому поводу не высказал. Но что касается организационных взаимоотношений с центральным правительством, то дело рисовалось мне в таком виде.

Я полагал, что в каждом из министерств должен (прежним порядком) существовать совет министерства; он должен быть составлен из делегатов Совета рабочих и солдатских депутатов в большинстве своем или по крайней мере на паритетных началах; совет министерства не обладает никакими формальными правами по части регулирования деятельности министра и «обуздания» его; вместе с тем советские делегаты, как и пославший их Совет, не несут никакой политической ответственности за деятельность членов кабинета. Но советские делегаты в министерствах прежде всего находятся в курсе дел своего ведомства, а затем «советуют министру» те или иные мероприятия, проводя их в качестве официальных мнений совета министерства.

Председатели советских делегаций в отдельных министерствах объединяют деятельность всех этих делегаций, образуя особую коллегию. Коллегия же эта, находясь, с одной стороны, в тесном и непрерывном контакте с Исполнительным Комитетом, стоит, с другой стороны, лицом к лицу с советом министров, входя в непосредственные с ним сношения и применяя давление и контроль в сфере общей политики кабинета…

Такого рода схему организационно-технических взаимоотношений между Советом и Временным правительством я излагал и защищал в заседании Исполнительного Комитета 4 марта. Разумеется, я развивал ее на почве вышеописанных политических предпосылок…

Еще и до этого заседания, вентилируя и оформляя мои соображения на этот счет, я рассказывал мои планы направо и налево. Помню, еще накануне я рассказывал их за обедом у Манухина. Манухин же рассказал всю эту схему своему соседу Д. С. Мережковскому, жившему в том же доме. Мережковский немедленно перевел ее на свой божественный язык и резюмировал:

– Так… Это значит будет как в Ветхом завете. Были цари, а при них пророки… У нас будут министры, а при них пророки из Совета.

Мережковский был «тип» правого крыла, но не политик. Внутреннего смысла всех этих советских «поползновений» он, конечно, не ухватывал и последствий их не оценивал. Столкнись он с ними несколько месяцев спустя, он, по-прежнему их не понимая, рвал и метал бы, стенал и плакал бы в патриотическом ужасе, в отчаянии и злобе уже по тому одному, что они исходят из Таврического дворца. Тогда, через несколько месяцев, уже ничего доброго не могло быть из Назарета, – одно лишь ужасное, нестерпимое, богомерзкое! Но сейчас, в дни весны, все эти планы слушались с предвзятым благодушием и даже умилением. Так хороши, так свежи были розы!..

Однако, как бы то ни было, из всех этих моих планов ничего не вышло, точнее, остались одни огрызки… Комиссия законодательных предположений была, правда, избрана в том же заседании 4 марта. И состав ее был более многочисленным, чем обыкновенно, в расчете на ее будущее разделение на подкомиссии или секции. В нее вошли кроме меня Брамсон, Громан, Павлович-Красиков, Соколов, Стеклов, Франкорусский и Чайковский. Как видим, все это были более или менее культурные силы Исполнительного Комитета и его специалисты. Но в дальнейшей практике революции это учреждение все же оказалось совершенно мертворожденным и ничем не ознаменовало себя.

В № 7 официальных «Известий» сообщение об избрании этой комиссии сопровождается таким примечанием: «При этой комиссии постановлено образовать подкомиссии для разработки программы экономических требований в интересах трудящихся, в частности подкомиссии аграрную, рабочую и т. д.». Но на деле, насколько я знаю, не было ни подкомиссий, ни каких-либо «декретопроектов», получивших осязательные формы… Кто-то, в частности Брамсон, что-то делал, но не больше. Идея оказалась нежизненной.

Революция пошла своим ходом и потребовала борьбы в более широком масштабе, на более широком фронте, не оставив заметного места для органической законодательной работы демократии в эпоху цензового правительства. Я лично первый не сделал ровно ничего в этой сфере и, помню, только отмахивался в ответ на попреки Брамсона, говорившего, что мне, заварившему кашу, особенно неприлично отлынивать от ее расхлебывания.