Рене Фюлёп-Миллер - Святой дьявол - Распутин и женщины

Я предвидела это и дала фотографу соответствующие указания, и тот только сделал вид, что снимает нас, на самом деле не вставил в аппарат пластинку.

На обратном пути Распутин сел со мной рядом и ласково заговорил:

- Я обидел тебя в Петербурге, - сказал он, - прости меня! Я плохо говорил с тобой, но ведь я всего лишь простой мужик, и что у меня на уме, то и на языке.

Он снял шляпу, и ветер начал трепать его волосы.

- Пусть Бог накажет меня, - вскричал он, перекрестившись, - если ты еще хоть раз услышишь от меня дурное слово! Ты лучше, чем все остальные, потому что ты простая! Скажи мне любое желание, и я все для тебя сделаю!

Так как я упорно молчала и в этот момент не хотела говорить о себе, он продолжал:

- Может быть, тебе нужны деньги? Хочешь миллион? Я скоро проверну крупную сделку и получу за это очень много денег!

- Но, Григорий Ефимович, - улыбаясь, заметила я, - мне не нужны твои деньги!

- Ну, как хочешь, но я счастлив, если что-то могу сделать для тебя. Ты хороший человек, Франтик, и в твоем обществе моя душа отдыхает!

Когда мы вернулись к генеральше, нас там ожидали два чиновника от губернатора. Распутин поцеловал всех присутствовавших, попросил меня, чтобы я все-таки приезжала в Петербург, и затем в сопровождении чиновников поехал на вокзал, откуда немедленно отошел поезд в столицу".

В Петербурге на один из таких кутежей старца сопровождала Вера Александровна Жуковская; ее повествование прекрасно передает ту особую атмосферу, в которой пьяные оргии были неотделимы от серьезных вопросов высшей церковной политики.

" - Приходи сегодня вечером ко мне, мы будем танцевать и пить, сказал мне как-то Распутин.

- Куда же? - спросила я.

- К моим друзьям. Ты согласна? Там будет весело!

- Хорошо, - сказала я, - я приду.

- Прекрасно! - радостно воскликнул он. - Приходи в шесть часов вечера!

Когда я появилась у него, я застала его в приемной в окружении четырех мужчин и дамы; они явно были с Кавказа. Сам Распутин был готов к выходу... Все громко говорили, перебивая друг друга, и я не могла никак понять, о чем идет речь. Несколько раз произносились слова "концессия" и "биржа", должно быть, на кого-то оказывалось определенное воздействие. Распутин отказывался, жестикулируя руками и тростью и бормоча свое обычное: "Ну, хорошо, сделаю, приходите завтра, у меня сейчас нет времени".

- Ах, моя милая, ты сдержала свое слово, пришла, спасибо!

Он взял меня под руку, и мы стали спускаться с лестницы. Когда мы вышли на улицу, я увидела элегантный автомобиль, ожидавший нас. Шофер, какой-то солдат, по-военному поприветствовал Распутина, мы быстро сели в машину и отъехали.

Спустя некоторое время автомобиль остановился у высокого дома.

- Это должно быть здесь, - сказал Распутин. - Милочка, спроси швейцара, живут ли здесь П.?

Я удивленно взглянула на него:

- Вы же сказали, что это ваши хорошие друзья, а сами не знаете, где они живут!

Швейцар поспешил навстречу, проводил нас на второй этаж и позвонил. Дверь открыла полная, маленькая женщина, увидев нас, она шумно обрадовалась.

- Батюшка, дорогой батюшка! - закричала она и обняла Распутина. В прихожей к нам подошел высокий, худой мужчина и поздоровался со старцем; потом мы попали в столовую, которая, казалось, служила и гостиной, так как, кроме роскошно накрытого обеденного стола, у стены стояла софа, обтянутая безвкусным ярко-красным плюшем. На ней сидело много молодых людей неопределенного сословия, при нашем появлении почтительно поднявшихся.

Лукаво взглянув на меня, хозяйка повернулась к Распутину:

- У тебя, конечно, новая симпатия?

Григорий Ефимович громко рассмеялся, обнял меня и весело заявил:

- Одно другому не мешает! Ах, как ужасно я люблю вон эту! - С этими словами он усадил меня на софу, подвинул стол, все еще смеясь, сказал: Теперь ты не убежишь от меня!

Вдруг я услышала тихий певучий голос:

- Сохрани тебя Господь.

Я оглянулась: в углу у святых образов склонился старый мужичонка в одежде странника.

- Ах! Вася! - воскликнул Распутин. - Как дела?

Мужичонка не ответил.

Распутин что-то пробурчал себе под нос; в дверях показался хозяин с бутылками вина в руках, он поставил их на стол и сказал:

- Устраивайся поудобнее, дорогой отец, и попробуй этот портвейн, твое любимое вино еще не принесли.

- Ну, налей, - проворчал Распутин и подвинул свой стакан. Затем он сделал глоток и протянул стакан мне. - Выпей, моя милая. Пусть говорят, что это грех, к черту грех! - Затем принялся опустошать один стакан за другим.

- Проклятые мерзавцы, - вдруг сказал он, - все время что-то хотят, но не понимают, в чем суть! - Он продолжал пить дальше.

- И в чем же суть? - осведомилась я.

Распутин наклонился ко мне:

- Это должна знать церковь, - прошептал он, хитро подмигивая мне.

- Церковь? То есть, Синод? - насмешливо спросила я.

- Ну вот, ты нашла что-то верное, к черту твой Синод! Если бы не война, видит Бог, что бы только мы не натворили! Пей! - закричал он и с силой влил в меня вино. - Пей, да ты можешь прекрасно пить! Идите сюда, крикнул он молодым людям. - Все должны со мной выпить, идите!

Вся компания приблизилась к нему и жадно смотрела на стаканы с вином. В этот момент вошел хозяин и принес еще пару бутылок, на этот раз мадеры, любимого вина Распутина. Одновременно с ним появилась и хозяйка с большой миской жареных лещей.

- Это хорошо, - довольно закричал Распутин и принялся за еду. Он ел рыбу руками, клал большие куски в мою тарелку и гладил меня грязными жирными пальцами.

Хозяин сел напротив Распутина и воспользовался свободной минутой, чтобы спросить:

- Когда ты собираешься навестить Питирима на Кавказе?

- На Пасху, я хочу поехать на Пасху, - быстро ответил Распутин и выпил стакан вина. - Питирим хороший человек, он уж разберется. Из-за него теперь происходят споры и ссоры. Питирим принадлежит нам!

- Однако он хитрая лиса, нужно остерегаться его, - возразил хозяин. В консистории Питирим не будет так сговорчив.

Распутину не хотелось слушать, он хлопнул хозяина по плечу:

- Эй, музыку! Начинайте. Где шампанское? Угощайтесь...

Немедленно появились два балалаечника. При первых звуках русской плясовой Распутин выскочил в середину комнаты.

- Пей до дна, но только не теряй головы! - громко пропел Распутин. Пей, пчелка! - Он залпом осушил стакан вина, швырнул его на пол и в диком танце, ликуя и крича, закружился по комнате. Что это был за танец! В лиловой шелковой рубахе, подпоясанной красным шнурком, в высоких, до блеска начищенных сапогах, пьяный и счастливый, он танцевал вдохновенно, легко, дико вскрикивая.

От шума, звона стаканов, музыки кружилась голова, все смешалось. Распутин отбрасывал в сторону все, что попадалось на его пути, в одно мгновение середина комнаты очистилась. Затем он схватил меня, через стол вытащил на середину комнаты и закричал: "Танцуй!" Зачарованная его дикой пляской, я вихрем носилась с ним по кругу; танец становился все стремительнее, и, наконец, почти без сознания я упала в кресло. Будто в тумане я видела пылавшее лицо Распутина. Он подпевал, присвистывая и притопывая: "Барыня, барыня, сударыня барыня!"