Антон Деникин - Вооруженные силы Юга России. Январь 1919 г. – март 1920 г.

Кубанский атаман Букретов вступил в переговоры с английскими и французскими представителями, и председатель Рады Тимошенко обнадежил ее, что Кубанская армия будет обеспечена английским снабжением. Тотчас же генерал Хольмэн послал атаману и опубликовал в газетах письмо, в котором было заявлено, что ни один мундир, ни один патрон не будет выдан никому без разрешения главнокомандующего… Тем не менее кубанские самостийники не теряли надежд и продолжали вести сильнейшую агитацию на фронте и в тылу. Кавказская армия разлагалась и разбегалась окончательно, пополнения отказывались идти на фронт, и славные некогда кубанские корпуса превратились в штабы без войск, а последние – в тучи дезертиров, осевших по станицам.

Наконец, третье течение – наиболее опасное. Оно захватывало левые фланги донцов и кубанцев, представители которых не осмеливались пока выявлять его открыто с кафедры, но на тайных сходках и заседаниях – ранее в Новочеркасске, теперь в Екатеринодаре – склонялись к прекращению борьбы. Встревоженные этим обстоятельством терцы потребовали, чтобы Верховный Круг высказался по поводу слухов о возможности мирных переговоров с большевиками, но председатель Тимошенко отклонил обсуждение этого опасного вопроса. Косвенно исчерпывающий как будто ответ давало «введение» к «положению о Круге», определявшее самую цель его «организацией решительной борьбы против большевиков и очищение от них наших территорий…». Но слухи ползли отовсюду, находя радостный отклик в самостийной прессе («Кубанская воля» и другие); назывались уже имена и факты…

Внутри Круга шла борьба между войсками, внутри войск – между партиями. Донцы и терцы с возмущением и яростью нападали на кубанцев за их потворство оставлению фронта кубанскими частями, за равнодушие и черствость в отношении донского беженства. В Донском Кругу углублялся раскол, осложнившийся кампанией, поведенной против атамана генерала Богаевского и председателя Круга Харламова, который вначале был даже забаллотирован в члены Верховного Круга ( 29 января была переизбрана донская фракция Верховного Круга, причем новый состав имел большинство «харламовцев» и «парамоновцев» ).

Вражда между «черноморцами» и «линейцами» грозила перейти в полный разрыв, ставя вновь на очередь вопрос о выделении из Кубанского войска «линейских» (русских) округов и о присоединении их к Тереку… Только терцы – атаман, правительство и фракция Круга – почти в полном составе представляли единый фронт.

На Круге все громче слышались голоса, требующие ограничения борьбы «защитой родных краев», а при обсуждении вопроса о форме присяги подвергалось поношению само имя России… Даже лояльные казаки говорили открыто на Круге: «главнокомандующий не учитывает момент… „Москву“ нужно держать в сердце, но говорить теперь можно только об освобождении казаков от большевиков…» Не понимали, что эти упрощенные лозунги убивают всякий импульс к борьбе в добровольцах: «Что же мы? – отвечали из их рядов. – Пушечное мясо для защиты ненавистных самостийников?..»

А на фоне общего бедствия и клокочущих страстей появлялись политические маклеры – чересчур дальнозоркие или чрезмерно близорукие, ссылаясь на исторические заслуги казачества и указывая панацею от всех взаимных столкновений и обид: «Нужно исправить северные границы Дона за счет Воронежской губернии и присоединить к нему Царицын (проект Доно-Волжского канала), разделить Ставропольскую губернию между Тереком и Кубанью и отдать последней Черноморскую губернию (порты Новороссийск и Туапсе)… Стоит только главнокомандующему поклониться этими землями казачеству, и все будет хорошо…»

Верховный Круг с первого же дня своего существования разлагался, дискредитируя идею народоправства. Не только «верховной», но никакой властью фактически он не обладал. Круг не мог указать путей, способных привлечь, и не обладал энтузиазмом, могущим увлечь казачество на борьбу. Но Верховный Круг имел достаточно еще сил и влияния, чтобы склонить чашу весов колеблющегося настроения уставшего, запутавшегося казачества к разрыву с Добровольческой армией и… к миру с большевиками . И с Кругом нужно было считаться.

Идея самостоятельного казачьего государства и самостоятельной казачьей армии под влиянием кубанских самостийников поначалу стала брать верх на Круге.

Еще до открытия Верховного Круга по поводу екатеринодарских настроений я телеграфировал генералу Богаевскому для передачи Кубанской Раде и Донскому Кругу, отмечая два важных случая последнего времени: отход Добровольческой армии с огромными потерями на Ростов для спасения казачьего фронта и… уход с фронта в самые тяжкие дни кубанских частей. «Невзирая на все случившееся, – писал я, – настоящее стратегическое положение, при условии принятия участия в борьбе кубанских казаков, обещает полную победу над большевиками… Но кубанские и донские демагоги, лишенные политического смысла, в ослеплении своем разжигают низкие страсти, возбуждают казачество против добровольчества и командования и тем рушат последние своды, поддерживающие еще фронт… Предвижу только два положения: с добровольцами или… с большевиками» ( 31 декабря, № 017582 ).

Через несколько дней в отчете Круга появилась фраза, сказанная будто бы на заседании его генералом Богаевским: «Если Круг предложит генералу Деникину уйти, он уйдет» и так далее. Я телеграфировал Богаевскому: «Ни в малейшей степени не считаюсь с желанием в этом отношении Круга. Веду борьбу за Россию на данном театре до тех пор, пока это возможно. А если идея общерусской государственности будет здесь попрана, вместе с Добровольческой армией перенесу борьбу на другой фронт…» ( 10 января 1920 г., № 00248 )

Разрыв грозил катастрофой обеим сторонам. Стратеги Верховного Круга могли заблуждаться, но Ставка и военачальники понимали прекрасно, что увод добровольцев повлечет за собой немедленное падение всего фронта, быть может, сдачу большевикам со всеми ее тягчайшими последствиями. С другой стороны, если Добровольческий корпус, хотя и с потерями, мог бы пробиться к Новороссийску даже сквозь большевистские полки и могущую стать враждебной ему казачью стихию, то на территории Кубани и Северного Кавказа оставались еще тысячи офицерских семейств, военные училища, гарнизоны, больные, раненые, чиновничество и вообще многочисленные элементы – российские, кубанские, донские и терские, связанные крепко с добровольчеством. Бросить их в пучине страстей, которые поднялись бы с уходом добровольцев, было немыслимо.

Вопрос для меня был ясен.

Никакие жертвы в области ограничения гражданской власти не велики, если благодаря им могло быть достигнуто оздоровление казачества и разгром большевиков .